Египтолог - [46]

Четверг, 19 октября 1922 года

Дневник: Сегодня два часа провел в медитации; в это время художник карандашом набрасывал эскиз картины. А еще я нашел великолепного саквояжных дел мастера и испытал неподдельный экстаз, который, я знаю, пережил бы и мой брат Атум-хаду, приготовляясь к путешествию, при виде гладкой крокодиловой кожи, переливчатой меди застежек и выжженной монограммы («А.», конечно, обошлась бы в три раза дешевле «Р. М. Т.», но таковы уж привилегии царей). В банке — никаких новостей. Конечно, официально перевод придет только через три дня.

Вечер дался мне тяжело — я провел его в шумном маленьком кабаре, где из дыма кальянов-чич рождается джинн, обвивающий и массирующий своих повелителей, раздувших щеки. Я наблюдаю за курильщиком у двери: вот его голова медленно облекается клубами дыма, он начинает походить на спеленутую мумию своего предка; но всякий раз, когда справа от него отворяется дверь, весь дым вылетает вон, в усеянное звездами сливовое небо. Дверь закрывается, курильщик вновь принимается за свое, с ног до головы окутываясь дымным саваном; дверь открывается — и невидимые злодеи опять распускают сотканное.

О бессмертии и Парадоксе Гробницы: Бессмертие, разумеется, есть тайна тайн, скрываемая песками. Напомню непосвященным читателям о том, что все древние цари лелеяли здоровое желание вечно жить в загробном мире, оснащенном всем необходимым. Для достижения личной вековечности необходимы были две составляющие:

• сохранность физических останков, никем и никогда не тревожимых;

• сохранность имен, вечно поминаемых живущими.

К Маргарет: М., воспоминания словно облекают мою голову клубами дыма: вот деревенский викарий, тот, с которым я сталкивался, покидая отца и поместье. «Скажи мне, дитя, ты веришь в бессмертие души?» В детстве никто не мог устрашить меня — кроме него; благодаря ему я и ныне могу ощутить детские страхи всех видов и градаций: я боялся его имени, его лица на той стороне улицы (терявшего осмысленное выражение всякий раз, как викарий видел меня), его голоса, тяжелой, пятнистой руки на моем плече, запаха его дыхания, переменчивости его настроений; но самый страшный страх леденил мне душу, когда он преподносил мне подарок.

«Да», — мямлил я, до удушья давясь предложенной конфетой.

«Что же требуется от души для обретения ею бессмертия в вечносущем раю?» Он нагибается, чтобы услышать мой ответ, его ухо оказывается перед моим ртом, он, должно быть, слышит чавканье и хруст леденца, и я заглядываю в глубь его щетинистой ушной раковины, покрасневшей и обветренной на морозе.

Я и не пытался поднять его на смех, Маргарет, возраст был не тот. Нет, я был счастлив, потому что знал ответ на его вопрос! Сей ответ мне случилось прочесть в тот же самый день; потеряв счет времени, я поглощал «Царей Нила» Бендикса (труд, который сейчас не стал бы рекомендовать студентам). Я был счастлив, так счастлив, и я успел ответить до того, как слабый заикающийся голос в моей голове велел мне остановиться: «Нужно, чтобы сохранились ваши останки и ваше имя. Ваше имя — в хрониках, ваше тело — в виде мумии, а сердце, кишки, легкие и печень — в сосудах-канопах. Статуэтки прислужниц пробудят вас к моменту воссоздания…» Мой голос затих, как только его кошмарное ухо сменилось гладко выбритым лицом (с красно-коричневым расщепом засохшей крови) и весьма голубыми глазами; чешуйки кожи в его бровях встопорщились и затрепетали.

И все-таки последовавшее битье, кажется, предназначалось вовсе не мне; я ощущаю (хотя бы по восточной музыке, что почти не изменилась за 3500 лет), что битье это передалось мальчику Атум-хаду, выходцу из народа, коему довелось жить во времена больших перемен; далеко не сразу он с восторгом осознал, что одарен уникальными в своем роде талантами и что само его восхождение на вершину мира (пусть мир и крошился по мере того, как Атум-хаду поднимался) стало неизбежным. Да, восходя, он оскорблял или был вынужден предавать окружавших его людей, злобных викариев его мира, и этого следовало ожидать, этому следовало радоваться, радоваться, даже когда тебя бьют («Ты над чем смеешься, паскудник?» — вопрошает мой священник маленького мальчика, изнывающего под градом ударов бывшего боксера, ставшего Божьим человеком; и все-таки мальчик сильнее).

Но бессмертие — это тайна тайн, она являет собой основу, как я его называю, Парадокса Гробницы. Сейчас я вижу, что этот заголовок подойдет книге не хуже любого другого. «Парадокс Гробницы: Атум-хаду, Ральф Трилипуш и разгадка трехтысячелетней головоломки».

О бессмертии и Парадоксе Гробницы: Царям древности для успешного путешествия в пакибытие требовался основательный багаж, и поскольку средний обитатель нильских берегов знал, что львиную долю багажа составляют золото, ювелирные украшения и роскошная мебель, частная гробница временно мертвого царя, застрявшего в неловком положении между смертью и возрождением, само собой, привлекала непрошеных гостей. На мед царских аксессуаров муравьи сбегались в таком количестве, что угроза нависала не только над перспективой вечного пикника, но и над телом. (А потенциальных расхитителей гробниц было куда больше, чем потенциальных обитателей гробниц, ведь и в Древнем Египте бессмертие обещалось не каждому крестьянину или прачке.) По этой причине цари разрывались между гробницами внешне эффектными, но неприступными, и гробницами, надежно укрытыми от чужих глаз.