Египтолог - [105]
Трилипуш знал, куда бить.
— Он смерти моей хочет! — застонал Финнеран, показав мне злосчастную телеграмму. — Я только вчера сказал О'Тулу, что экспедиция провалилась!
Выкрутасы Трилипуша этим не исчерпывались: часом ранее в Финнеранову дверь позвонил репортер бульварной газеты.
— Представляете? — кричал Финнеран. — Писака из «Бостон Меркьюри» заявился ко мне в дом и говорит: мы, мол, получили анонимную телеграмму про то, что я, дескать, коллекционирую порнографию и хотел бы рассказать об этом прессе. Он хочет подорвать мою репутацию! Да я его в бараний рог скручу! — орал он, проливая ликер на стол. — А потом позвонили от кардинала. От моего кардинала, от бостонского князя церкви! Мы, говорят, получили тревожную телеграмму, это, говорят, какой-то злой розыгрыш!..
Я выслушал его вежливо. Подобные выступления, Мэйси, меня не трогают. Я профессионал, я видел такое тысячу раз. Хотя в данном случае все это касалось и меня лично.
— Маргарет уже знает? — спросил я, возвращаясь к самому важному вопросу. Финнеранова злость улетучилась, он просто-таки обмяк в кресле.
— Она убита горем. Я сказал ей, что он ее использовал, поматросил и бросил, и все из-за денег. Она где-то шлялась всю ночь. Она сейчас наверху с Инге. Что же мне делать? — бормотал он, запуская руки в волосы и хватаясь за воротничок рубашки.
Я, Мэйси, ему особо не сочувствовал, его много раз предупреждали, чем все может кончиться, а он и слушать не желал. Ему хотелось забраться на верхотуру общества, получить много денег и расплатиться с нехорошими людьми. Вместо этого он напоролся на уверенного в себе афериста, угробил репутацию и дочкино счастье. Я ничем не мог ему помочь.
Он посмотрел на часы, взял перо и бумагу и махнул мне рукой, чтобы я вышел. Когда я уходил, он слюнявил кончик пера и тряс головой. В такие минуты обреченный человек надеется, что вот-вот проснется — и все закончится.
На второй этаж Финнеранова особняка я поднялся впервые. С Маргарет не поговоришь, Инге дала ей снотворного.
— У ней была истерика, — сказал викинг в юбке, — она привыкает к новому лекарству.
Инге позволила мне зайти внутрь посмотреть на Маргарет. Та даже не пошевелилась. Что ей дала Инге — понятия не имею. Чертовы медбратья «Гавани на закате» тоже колют самых буйных из нас чем-то крепким, вроде лошадиного успокоительного, такое бывает, когда до старых придурков вдруг доходит, что их отправили сюда как на погост, и они начинают разевать пасти по этому поводу, или когда орут психи, которым кажется, будто они опять бегут с винтовкой по Турции. Вашей бедной тетушке, видно, давали средство не менее сильнодействущее, она способна была дышать да и только.
Я сидел у ее кровати и ждал, когда она проснется. Ее «р-р-р-р-редкие» тибетские спаниели спали рядом вповалку на маленькой бело-зеленой кушетке. Время шло. Последнее ноябрьское солнце закатилось рано. Я спустился вниз — проведать хозяина дома. Поразительно — он исчез и даже не подумал, что я остаюсь в будуаре его дочери. Еще бы, ведь его шкура в опасности. Вот вам и отец, который любит дочь до безумия! На столе Финнеран оставил письма и еще какие-то бумаги, я нашел среди них письмо Маргарет, в котором он оправдывался «за все» (не совсем понятно, что это значило), писал, что вскоре все поправит, уехал ненадолго, пусть она не волнуется и пока что во всем полагается на Инге. Я подумал, что знаю, куда он мог направиться, и точно: потом выяснилось, что он в ту самую ночь уехал в спальном вагоне в Нью-Йорк. Дело в том, что корабль в Александрию отчаливал на следующий день, 1 декабря. Я знал расписание назубок, потому что за время бостонских сомнений и раздумий много раз заказывал на это судно билет. Я бродил по дому Финнерана, Инге ушла через час или около того — наверно, решила, что я посторожу ее спящую красавицу (или узницу — это уж как посмотреть).
Через пару часов ваша тетя очнулась и уселась на постели с таким видом, будто не забывалась мертвым наркотическим сном, а чуток вздремнула. Она сердито сказала:
— А, это ты, — и отвернулась к окну. Попросила найти ее пальто и даже не посмотрела на меня, когда я ей его подавал. Шаря по карманам, то стервенела, то изумлялась чему-то, то вдруг застывала на несколько секунд, будто опять проваливалась в сон.
— Может, я чем помогу? — спросил я.
— Заткнись, — сказала Маргарет. Найдя то, что искала, она сжала маленький предмет в кулачке и сказала: — Боже, храни Дж. П.
Мэйси, я только что перечел свое длиннющее письмо. Я убил день, описывая свое житье в Бостоне, но по мне лучше было рассказывать эту тяжелую историю, чем подыгрывать грубым ублюдкам и натужно изображать рождественское веселье. Особенно сейчас, когда вместо головорезов из персонала вокруг шмыгают моральные уродцы, которых хлебом не корми — дай поработать на Рождество, повыносить утки за сирыми, убогими и придурочными, побегать, посуетиться и потехи ради нас погонять.
