Египетские новеллы - [8]

— Я люблю тебя, мой брат, клянусь тебе, люблю такой любовью, какой не питает и сын к отцу. Я хочу, чтобы ты всегда был доволен мною. Скажи, ты меня любишь?

Брат ответил мне:

— Что такое, Сурхан? Разве ты видел от меня что-нибудь, кроме горячей любви? Ты мой сын, ты мне дороже сына.

Я посмотрел на брата и понял, что он говорит искренно.

Не сдержав рыданий, я снова бросился целовать его руки. Со мной случился нервный припадок, и я упал на землю. Очнувшись, я увидел, что лежу в одном из углов мечети, а надо мной склонилось озабоченное лицо брата.

Прошла неделя. Я мало бывал дома, ел и спал в мечети, чтобы брат ничего не заподозрил, старался подавить в себе любовь к Гании. Самым обычным тоном я произносил перед братом имя его жены, но страшился взглянуть на нее. Когда мы случайно оставались вдвоем, мы оба молчали, опустив головы, и, если наши взгляды встречались, вздрагивали, будто нас пронизал электрический ток.

Шли дни, но огонь любви пожирал меня. Спал я беспокойно, а часы бодрствования проводил в смутном полусне. Совершая молитву, я ошибался. Мое сердце стало ареной самых противоречивых чувств: гнева и милосердия, неверия и раскаяния, любви и ненависти.

Однажды после полуночи я покинул дом и бросился бежать, как раненый зверь, повторяя:

— Он с ней в комнате, она принадлежит ему, он наслаждается ею!

Я шел, не зная куда. Оказавшись у мечети, я, ни о чем не думая, вошел в дверь. Бросившись на землю, я стал кусать руки и биться головой о стену, повторяя:

— Он с ней в комнате. Она принадлежит ему, он наслаждается ею!

Вдруг чья-то рука опустилась на мое плечо. Я испуганно обернулся и увидел перед собой Ганию. Ее, Ганию, в этот поздний час ночи в мечети! Я молча обнял ее, страстно прижал к себе и говорил словно в бреду:

— Ты только моя, я никому тебя не отдам.

Я провел с ней час любви, это был самый сладостный час в моей жизни… Клянусь тебе, что на земле со дня сотворения мира не было человека, который испытал бы подобно мне такое блаженство; оно стоит многих жизней.

Утомленные, мы уснули, обнявшись. Меня разбудил стук в дверь. Солнечный свет заливал помещение. За дверью я услышал голос брата:

— Открой, Сурхан.

Я сам не понимал, как ответил:

— Сейчас открою.

В мечети были два окна с железными решетками. Гании негде было спрятаться, не нашлось даже лазейки, через которую она могла бы выйти. Я растерялся, но разум быстро вернулся ко мне, и я тихо сказал ей:

— Поднимись на крышу. Скорее…

Гания встала и быстро влезла на крышу. Я же подошел к двери, открыл ее и притворился сонным. Брат вошел, видно было, что он сердится.

— Почему ты спишь в мечети, Сурхан? Разве в нашем доме не хватает для тебя места?

— Я всю ночь до зари молился.

Брат молча сел и через мгновенье заговорил с тревогой в голосе.

— Я проснулся и не увидел рядом с собой Гании… Я долго искал ее, но не нашел.

Меня охватила дрожь, но я тут же подавил свою слабость и сказал:

— Наверно, она в это время вышла, чтобы наполнить кувшин водой из канала.

— Может быть, однако…

Он проглотил слюну и забормотал слова, которых я не расслышал. Затем встал и предложил:

— Давай помолимся.

Мы стали на молитву. Но что это была за молитва, которую я совершал тогда? Это была молитва дьяволу, а не аллаху.

Когда мы закончили молитву, в мечеть начали собираться люди. Я оказался в трудном положении. Наконец брат ушел домой. Едва он вышел, я незаметно взобрался на крышу. Мне нужно было помочь Гании бежать из мечети. Каково же было мое удивление, когда на крыше никого не оказалось. Я метался, как безумный, в поисках Гании. Странное предчувствие толкнуло меня к краю крыши. Едва взглянув на землю, я в ужасе вскрикнул. Через мгновение я был внизу, не помню, как я спустился. Гания лежала у стены и тихо стонала. Я подбежал, охваченный нетерпением и тревогой, и приподнял Ганию. Она с трудом открыла глаза.

— Я разбилась, Сурхан…

Она кусала губы, пытаясь подавить стон.

Я обнял ее, успокаивая и ободряя. Она прошептала:

— Мои мучения невыносимы, я умру…

От горя почти теряя рассудок, я заботливо и осторожно понес ее к дому тетушки Абд аль-Джамиль. Это была верная женщина, которая меня очень любила. Я рассказал ей кое-что и попросил, чтобы она пошла к брату и передала ему выдуманную мною историю.

Женщина тотчас же направилась к нему. Ганию перенесли домой. Матушка Абд аль-Джамиль рассказала моему брату, что Гания упала с крыши ее дома.

Прошло два дня. Гания терпеливо переносила страдания, которые трудно себе представить. Я уходил в загон для скота, запирался там, бил себя по лицу и плакал.

— Я виноват в этом несчастье. Я должен умереть.

Гания умерла. Мы похоронили ее на деревенском кладбище. В день ее смерти меня охватило безумие. Я не верил, что ее уже нет в живых. Я спокойно выполнял все, что мне поручили на похоронах, но время от времени на меня нападали приступы смеха, за которыми следовали апатия и молчаливость. А через несколько дней наступила реакция. Проливая горькие слезы, я бродил по полям или скрывался от людей в зарослях кукурузы. Наконец я успокоился и вернулся к своим обязанностям в мечети. Но вид мечети только увеличивал мое горе и муки. Всякий раз, как я ступал на ее порог, я представлял себе свое преступление, и мне казалось, что я слышу звук падающего на землю тела. Меня охватывала дрожь, я закрывал лицо руками и начинал плакать.