Эфиопика - [87]

А Хариклея на это:

– Сладчайший Теаген, привычка к бедствиям заставляет тебя все толковать в худую сторону. Человек любит основывать свое мнение на том, что ему выпадает на долю. Мне кажется, что эти вещания предсказывают мне нечто лучшее, чем ты думаешь. Дева – это, быть может, я; а с ней возвещено тебе прибыть на мою родину – Эфиопию, избежав Арсаки и оков Арсаки. Как это может случиться – для нас это хоть и неясно, но и не невероятно. Но для богов это осуществимо, они позаботятся, раз от них исходило вещание. Относительно меня прорицание, как ты знаешь, уже исполнилось по воле богов. Вот я до сих пор жива, хотя ты совершенно отчаялся меня видеть. Когда я брала с собой мой спасительный камень, я этого не знала. Но теперь я, конечно, понимаю: ведь те вещи, которые должны были служить приметами, когда в младенчестве меня бросили родители, я и ранее всегда старалась носить при себе, тем более тогда, когда должен был свершиться приговор надо мною и я ожидала смертного своего часа. Я повязала их тайно у себя на животе: если бы мне суждено было остаться в живых, эти вещи дали бы мне необходимые средства к жизни. А если бы со мной что-нибудь случилось, они стали бы моим последним, погребальным убором. Среди них есть, Теаген, драгоценные ожерелья из редких камней, индийских и эфиопских, есть там и перстень – свадебный дар моего отца моей матери – с камнем, называемым пантарбом, вставленным в оправу. Священные буквы вырезаны на нем, и полон он, очевидно, божественной тайны, дарующей, догадываюсь я, этому камню силу отгонять огонь, а обладателям его оставаться невредимыми среди пламени. Вот что случайно спасло меня по воле богов. Об этом догадываюсь я и заключаю из слов, которые нередко повторял божественнейший Каласирид. Об этом узнал он из письмен, начертанных на повязке, некогда брошенной вместе со мной, которую теперь ношу я у себя на животе.

– Все это более чем вероятно, да и подтверждается на деле, – отвечал Теаген, – но для опасностей, ожидающих нас завтра, какой другой найдется камень пантарб? Ведь он не обещает бессмертия, – о, если бы он мог это сделать! – хотя и предохраняет от огня. Между тем мстительная Арсака, как можно предполагать, измышляет сейчас какой-нибудь иной, небывалый вид казни. Если бы она нас принудила умереть вместе, одной смертью, в один час – это я не считал бы кончиною, но избавлением от всех бед.

А Хариклея на это:

– Мужайся. Есть у нас и другой камень пантарб – это вещания, данные нам. Доверившись богам, мы, быть может, спасемся сладостно или же, если будет нужно, пострадаем благостно.

Так они меж собой толковали и то рыдали, заверяя каждый другого, что по нему всего более он скорбит и терзается, то последние обеты друг другу давали: пребыть верными в любви до смерти, то богов и свою судьбу заклинали, – так провели Теаген и Хариклея эту ночь.

Между тем Багоас и бывшие с ним пятьдесят всадников, глубокой ночью, когда все уже было объято сном, прибыли в Мемфис, в тишине разбудили стражу у ворот города, сказали, кто они такие, и стража узнала их. Тогда стремительно направились они сразу же ко дворцу сатрапа. Там Багоас расставил всадников кругом дворца, чтобы те были наготове в случае сопротивления, а сам вошел во дворец по какому-то боковому ходу, неизвестному для большинства. Едва державшиеся двери взломал он легко, назвал себя жившему там слуге, приказал молчать и поспешил к Евфрату: расположение дворца он хорошо знал на опыте, да и луна тогда немного светила. Он застал Евфрата в постели и разбудил его. Тот встревоженный закричал:

– Кто это?

– Это я, – отвечал Багоас, – однако вели принести свет.

Евфрат подозвал кого-то из числа приставленных к нему слуг и велел зажечь светильник, но так, чтобы все остальные слуги не проснулись. Когда слуга пришел, поставил светильник на подставку и удалился, Евфрат стал говорить так:

– Какое новое бедствие возвещает этот твой внезапный и неожиданный приход?

– Не надо многих слов, – отвечал Багоас, – возьми и прочти это письмо. Но сперва обрати внимание на знак печати. Поверь, что это приказание Ороондата, и исполни его предписание. Ночь и быстрота будут твоими союзниками, если ты ими воспользуешься, они помогут тебе все сделать втайне. Выгодно ли передать эти предписания Арсаке – сам решай.

И вот Евфрат, взяв письмо, прочел их.

– Арсака, – сказал он, – подымет вопль, да и сейчас она дошла до крайности: со вчерашнего дня ее охватила горячка, словно богами ниспосланная. Острый жар объял ее и до сих пор не выпускает, мало надежды, что она останется в живых. Я не дал бы ей этих писем, даже если бы она была здорова: она скорее умрет сама и нас погубит, чем выдаст по доброй воле эту молодую чету. Знай, что ты пришел вовремя. Возьми этих чужестранцев и уведи их, поспеши оказать им последнюю помощь. Жаль их, бедных, несчастных, испытавших тысячи оскорблений и мук; но я не виноват: я исполнял приказание Арсаки. Видимо, они благородного происхождения и вполне целомудренны, как это доказали мне и испытания и их поступки.

С этими словами Евфрат повел Багоаса в темницу.

Багоас, увидев молодых людей, хотя и в оковах и уже истощенных пытками, был поражен их ростом и красотою.