Эффект бешеного Солнца - [32]

— Восставали, разумеется, — поспешил закончить мысль Федор Никанорович, но Ирина Ильинична покачала головой.

— Восстание крестьян — это, так сказать, коллективная форма выражения недовольства. Была и индивидуальная. Они убегали от помещика. Становились беглыми. Их ловили, наказывали, а они снова убегали. Но ловили не всех. Вот в то время и зародилась тайная организация, бегунская, как ее позже назвали. Сильная, прочная, жизнеспособная. Состояла она из пристанодержателей и проводников. Попадет беглый крестьянин в бегунскую пристань, и поймать его становится почти невозможным делом.

— Я не совсем понимаю, что представляла собой «пристань», она что, на реке какой-нибудь была?

— Нет, не обязательно. Это просто дом вдали от широких дорог, где беглый мог надеяться на помощь. Там и покормят, там и переоденут, и проводника дадут, и расскажут, как идти, с кем идти, а главное — куда.

— Так за таким домом не трудно…

— Установить наблюдение? — улыбнулась Ирина Ильинична, разгадав профессиональное возражение, сразу же возникшее в голове собеседница. — Можно… Но оно ничего не дало бы. Ни один беглый через порог дома не переступал. Как правило, пристань была связана с ближайшими лесами сетью подземных ходов, и при малейшей опасности в доме оказывались только хозяева пристани. Все остальные уходили по тем же ходам на волю.

— Но это все, конечно, была капля в море. Вряд ли таких пристаней было много.

— Немного, но были. В Ярославской губернии — свыше пятисот. И это только по данным полиции. В самой Москве было обнаружено около дюжины пристаней. И шли они цепью до Урала и до Астрахани… И некоторые пути вели в Сибирь.

— Значит, этот паспорт…

— Бегунский паспорт. Его писали в издевку над официальным царским паспортом. Но для бегунских пристанодержателей он был вполне достаточным удостоверением личности.

— Прямо настоящие подпольщики, — восхищенно сказал Федор Никанорович, — Тут тебе и явочные квартиры и трамспортмые пути.

— А вы как думали, Федор Нижанорович? Вы что, думали, что только угнетение имеет традиции? Сопротивление раба, сопротивление угнетенного своему угнетателю насчитывает ровно столько же тысячелетий, сколько существует классовое общество. Не на пустом месте рождалась система конспирации, очень хорошо вам знакомая.

— Да и вам, Ирина Ильинична, — заметил Федор Никанорович. — Но меня сейчас интересует другое. От всего, что вы рассказали, отдает запахом столетий. Как же мог наш паренек рождения так двадцать пятого, двадцать шестого года явиться в военкомат с бегунским паспортом?

— Да, это серьезное возражение. Но мы ведь знаем, что в тайге почти каждый год открываются поселки, о которых никто не знал. Да и жители этих поселков десятилетиями не общались с внешним миром. Ведь так? Почему же не предположить, что ваш, как его, Афанасий сын Петров, не вышел из такого вот села, вооруженный музейным ружьем и снабженный бегунским паспортом. Вообще, если бы удалось побывать в таком месте, какая это была бы находка для историка! Сколько интересного и в быту и в общем укладе жизни! А песни, вы представляете, Федор Никанорович, какие там поются песни?

— Нет, но я представляю другое. Может быть, в таком заброшейном селе властвует чья-нибудь жестокая воля, ничего общего не имеющая с сегодняшним днем. И тогда, попади вы или кто другой в такое село, вряд ли его выпустят оттуда? Думаю, что не выпустили бы…

— Да, — тихо сказала Ирина Ильинична.

— Если не убьют, так на цепь посадят, — обронил Федор Нмканорович.

— Теперь я поняла. — Ирина Ильинична поднялась со стула и сжала руки. — Поняла… Ганюшкин, он был там, был у них. Он мне говорил про какую-то болванку, которую он таскал за собой, показывая рубец на ноге. Это была цепь. Он был там.

— Да, был, — подтвердил Федор Никанэровнч. — Был. Но где? Где эта святая обитель?

— А ваш Афанасий сын Петров, как он значится в этом паспорте, он же жив? Почему он не расскажет?

— Афанасий Петрович жив, это верно. Но ему пришлось пережить такое, что выпадает на долю немногим. И вот день за днем, месяц за месяцем его здоровье стало ухудшаться. Он продолжает работать, но через силу. Говорить с ним трудно… У меня возникла мысль, Ирина Ильинична, что, если мы покажем Афанасию Петровичу его ружье, этот его паспорт? Вы понимаете? Если пойти от вещи, от чего-то очень осязаемого? Может быть, к нему вернется хотя бы желание вспомнить?

— Да, разумеется. Как только будет вам нужно, я сейчас же передам вам все. Но, Федор Никанорович, если не секрет, эти переживания Афанасия Петровича, о которых вы говорите, в чем заключались?

— Ганюшкин, — коротко сказал Федор Никанороэич и всгап из-за стола, собираясь уходить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

На след Ганюшкина напали совершенно неожиданно. Как-то в выходной день Чернышев решил показать Юрию Васильевичу изобилующее рыбой место. День был весенний, но прохладный, и по дороге встречались пятна еще не стаявшего снега. На обратном пути, проезжая через Княжью Заводь, они вдруг увидели невдалеке от разрушенной церковки машину, нагруженную самолетными крыльями, грубо обрубленными топором. На сложенных горкой черных от весенней влаги бревнах сидели солдаты и лениво покуривали самокрутки.