Ее звали Лиза - [85]

— Как так? — растерянно спросил Петрусь.

— Да так, — хмыкнула Лиза. — Оказывается, у женщин так бывает, и у мужчин тоже. Влюбляются друг в друга — ну, между собой.

— Про мужчин я знаю, у нас двое таких было во Львове… — буркнул Петрусь. — Жуткая картина!

— Да уж. И вот в Киеве она мне призналась, так сказать, в любви. Я от нее бегом убежала и тут же взяла билеты на поезд — домой ехать. А на другой день — война! И наш поезд разбомбили. Я не могу даже вспоминать об этом, сразу слезы подступают… — У нее и сейчас перехватило горло. — Я выскочила из вагона с чемоданчиком, он раскрылся, и я, как дура, стала запихивать в него вещи, а кругом — ужас, настоящий ад! Вдруг какой-то мужчина схватил меня за руку, потащил куда-то! И мы побежали, просто подальше от поезда, от бомбежки побежали. В лес. Я тот чемоданчик с остатками вещей тащила, а в нем только халатик, купальник и тапки остались. Смех! Сумка с документами пропала, все пропало, а я эти глупые вещи тащила… Фамилия того человека была Фомичев. Оказывается, он жил в деревне… то есть не то что в деревне, а в лесу даже, очень уединенно, в домике на берегу озера. И от того места, где поезд разбомбили, туда было километров пятьдесят. Мы их прошли за три дня. Он меня привел к себе, а я совсем больная была, как бы сумасшедшая. Столько страшного повидала! Когда мы пришли, со мной что-то сделалось от усталости и потрясения — ноги отнялись, левая рука не двигалась. Фомичев меня лечил, за что спасибо ему огромное. Мы жили одни посреди леса. У него были огромные припасы продуктов, у Фомичева. Иногда только в деревню ходил — узнать, как дела. Это не очень далеко от Мезенска, километров пятнадцать. Но кругом озера и болота, надо тропки знать. Немцы туда не совались, боялись болот, которые даже зимой не промерзали. Полгода я почти не вставала с постели. Потом Фомичев начал меня в бане парить и хлестать можжевеловыми и еловыми вениками, и это помогло — как массаж подействовало, что ли. Мне стало лучше. И вот когда я уже начала ходить, он ко мне пристал.

— Как пристал? — со странной интонацией спросил Петрусь.

— Как банный лист, — попыталась улыбнуться Лиза. — Не понимаешь? Хотел со мной спать. Я была ему благодарна, что жизнь мне спас, выходил меня, но он был мне противен до невозможности. Фомичев пожилой уже, но даже не в том дело — противно, и все. А потом пришел Баскаков. Оказывается, в тех местах уже начал действовать партизанский отряд, Баскаков там был то ли комиссаром, то ли разведчиком. Он знал Фомичева по довоенным временам и хотел устроить для своего отряда перевалочную базу в его доме. Но когда увидел меня, он… — У Лизы снова сел голос, и понадобилось время, чтобы смогла говорить. — В общем, они с Фомичевым договорились, что тот отдаст ему меня, а Баскаков взамен не станет приводить к нему в дом своих партизан, которые, конечно, все продукты подъели бы. Да и вообще по их следу рано или поздно фашисты пришли бы, а Фомичев хотел отсидеться среди своих болот до конца войны. Ему все равно было, кто победит, он просто хотел выжить. Понимаешь?

— Понимаю, — неуверенно проговорил Петрусь. — Я только одного понять не могу, что это значит: Фомичев тебя Баскакову отдал?

— Не понимаешь, правда? — недобро глянула на него Лиза. — А что тут непонятного, скажи? По-моему, как раз все очень даже ясно. Я не хотела, мне никто из них не был нужен, а они меня напоили, чтоб не дергалась, и Баскаков меня изнасиловал. Это было со мной в первый раз… ну, с мужчиной… И я подумала, что так и должно быть. А потом я уже и не сопротивлялась, терпела. Думала: наверное, моя судьба такая и это всяко лучше, чем Фомичев. И вот прошла зима, весна, лето близилось, а немцы по лесам все смелей шныряли, и стало ясно, что они скоро доберутся и до домика Фомичева, и до отряда. Баскаков — он не трус, он такой же фанатик, как отец Игнатий. Понимаешь? Он красный, советский, патриот, он, наверное, человек отважный и смелый, ради победы он ничего не пожалел бы — ни свою жизнь, ни мою. И вот запало ему в голову, что я должна пробраться в город, в Мезенск, и начать работать на партизан. Говорил, что здесь есть подпольщики, среди них и женщины… Я так понимаю, он вас имел в виду. Лизочку, наверное, он тоже знал.

— Конечно. Это была ее связь, Лизочки, — сказал Петрусь. — Мы-то его не знали, только пароль на крайний случай. По паролю сегодня и поняли, кто к нам пришел. Когда Лизочка перестала на связь с партизанами выходить, они решили, мы тут все погибли, но узнали про убийство фон Шубенбаха — и поняли, что кто-то в городе действует. Вот Баскаков пошел сам проверить, остался ли кто-то из нас в живых.

— Понятно, — усмехнулась Лиза. — Алекс Вернер про рекламу говорил, помнишь? И отец Игнатий хотел дать знать партизанам, что подполье осталось. Все так и вышло.

— Да. Но ты рассказывай, что и как дальше было, — сказал Петрусь.

— А что рассказывать? — передернула она плечами. — Я не героиня, уж точно. Я ненавижу фашистов, но и к советской власти, знаешь ли, спокойно отношусь. Мне все равно, есть она или нет. Мама рассказывала, как было раньше, до Советов. Спокойная буржуазная страна — вот чего бы я хотела для России. Но это не ее судьба… Ладно, пусть будут Советы, но только мирные. Мирные! Я так боялась войны! Я не хотела сражаться в партизанах или в подполье, хотела вернуться в тыл. И так и сказала Баскакову. Он засмеялся и ответил, что для этого надо перейти линию фронта — всего-навсего. Даже показал на карте, где она находится, рассказал, как до нее дойти — добраться до Мезенска и пересечь мост через Святугу, а дальше идти от села к селу… Если повезет, можно дойти.