Ее звали Карма - [15]

— Лапушка, одумайся. А ежели государь-батюшка дознается?

— Делай, что велено.

Через некоторое время дверь отворилась, и Евдокия вошла в опочивальню с юношей.

— Теперь же ступай, Евдокия. Позже придешь. Самовар поставь.

Та поклонилась и вышла.

— Не тревожься: мне ужо легче. Отец дознавался у меня о наших встречах. Справлялся, не собирается ли Берджу жениться? Обещался сосватать тебе какую-то сенную девку.

— Зачем ты мне это говоришь? — насторожился юноша.

— Ты не видал батюшку?

— Нет. Никто не знает, что мы были вместе тогда на острове. — поспешил он успокоить княжну.

— А твоя матушка?

— Я ей сказал, что за раками ходил.

— Берджу, бежать надобно.

— Хворая ты еще.

— Не беда. Полегчает, — отмахнулась Катерина.

— Далеко на юге есть море. Вот только карту бы добыть…

— У батюшки бумаг множество, поди и этот документ имеется.

— Я вот об чем тревожусь: далеко мы не скроемся. Хватятся скоро — хуже станет.

— Но и тут житья нам не будет. Разлучат.

— Подготовиться надо, — сказал Берджу. — Путь до моря длинный. Идти будем весну, лето и осень, покуда морозы не затрещат.

— Так ведь на дворе уж лето. А до следующей весны ждать никак нельзя: посватались ко мне. Они-то до весны дожидаться не станут.

За дверью раздались шаги, и, распахнув дверь, в опочивальню вошел Василий. Увидев Берджу, князь переменился в лице.

— Где Евдокия?

— За самоваром пошла, государь, — ответил Берджу и поклонился.

— Ты здесь еще по какой надобности? — грозно спросил князь.

— Евдокия позвала подмогнуть, — не краснея ответил парень.

— Ступай прочь, — холодно произнес Василий. Поклонившись, Берджу вышел.

Князь убрал руки за спину и стал расхаживать по комнате. Подойдя к окну, поглядел в него и развернулся к дочери.

— Почто ослушалась?

— Не разумею, батюшка, — тихо произнесла Катерина, поднимаясь с постели.

— Не велено было с холопом видеться. Почто своевольничаешь?!

— Так что ж мне теперича и вовсе запретно глядеть на простой люд? Может и Евдокию отымите?

— Не ерничай, Катерина…

В опочивальню влетела Евдокия:

— Ой, матушка! Схоронитесь: государь-батюшка вот-вот сюда пожалует… — но увидев Василия, стоявшего у окна, женщина застыла в испуге.

— Пошла прочь! — зарычал князь.

Евдокия поставила самовар и молниеносно исчезла из опочивальни.

— Об чем это она?! А!

— Батюшка, сжальтесь надо мной. В чем вы уличить меня жаждете?

— Ну, гляди, Катерина! Ежели еще раз застану его подле тебя, не жди пощады.

— Почто недоверие такое, батюшка?

— Ложись, не студись. На Яблоневый Спас под венец пойдешь с боярином Андреем. А покуда час твой не пробил, под надзором нашим пребывать станешь. Ложись, я пришлю Евдокию, — сказал отец и вышел из опочивальни.

Катерина забралась под покрывало и, уткнувшись в подушку, разрыдалась.

— Господь милосердный, пощади рабу Твою верную. Почто муки адовы терплю? Почто?! Не разлучай с милым моим, не отымай последнее счастье мое! Ни об чем боле не прошу. Молю только о жалости!

Она плакала от нестерпимой, щемящей боли в груди, от горечи и бессилия, от нежелания покориться злой судьбе, от своей беспомощности; от того, что сейчас лето, а не весна, от того, что она — княжна, а Берджу — крепостной, от того, что некуда ей податься и еще, и еще от чего-то. Наревевшись досыта, бедняжка заснула. И виделось ей во сне: будто стоит она в лодке, и та удаляется от берега все дальше и дальше, а Берджу, стоявший на песке, тает прямо на глазах, словно туман. И вот уж не видно родного берега, только черные волны норовят захлестнуть хрупкую посудину.

4

В трапезной горели свечи. Афоня вынимал из бронзовых треножников огарки, меняя их на новые свечи, и собирал восковые оплывы в берестяной коробок. Было тихо: за длинным сосновым столом ужинали только князь Василий и его дочь, Катерина. Они сидели по разные стороны стола, друг напротив друга; сидели молча, изредка перебрасываясь парой фраз.

— Как здоровье у княжны?

— Хворь отступила, батюшка.

— Добро…Михеич, поди ближе.

— Да, государь, — пожилой слуга склонился перед Василием.

— Ближе, — поманил он его рукой и стал говорить тихо, чтобы было слышно только им двоим. — С сего дня и до той поры, покуда княжна не покинет отчий дом, глядеть станешь за каждым шагом ее.

— Разумею, государь.

— Ежели чего подозрительного углядишь, известишь немедля.

— А на кой предмет должон догляд я весть?

— На предмет певца, Никодима. Гляди, чтоб этого смерда и близко не было подле дочери моей.

— Ага.

— Погодь, не мельтеши. А когда княжна с мужем отбудут, поглядишь денька два-три за этим холопом. Уразумел, чего требуется от тебя?

— Уразумел, батюшка. Чего уж тут мудреного?!

— Ступай. Да гляди у меня!

Михеич низко поклонился и вышел.

Катерина, сидя за другим концом стола, никак не могла разобрать, о чем толковал отец со слугой. Когда тот вышел, она внимательно посмотрела на родителя, пытаясь уловить хоть намек на то, о чем он думает, но князь был непроницаем. Остаток ужина они просидели молча…

* * *

Небо становилось малиновым. Солнце клонилось к закату. В церкви зазвонили колокола, и народ заторопился на вечернюю молитву. Катерина стала входить в церковь следом за отцом, перед которым все расступались и низко кланялись, и тут увидела у ворот помощника государева конюха, одиннадцатилетнего Тимошку. Зацепив его за рукав, она отвела того в сторону.