Её легионер - [23]

Данжер в ту ночь до рассвета пьянствовал в компании репортеров и репортерш скандальной хроники, просыпался тяжело и не сразу смог определить, где находится пронзительно дребезжащий предмет под названием «телефон». Наконец он обнаружил его под кроватью, но опять же он не сразу сумел понять, о чем с ним говорят.

— Чарли? Какой Чарли? Ах, Боксон! Обратись в контрразведку, тебе не откажут, там на него впечатляющее досье. А если серьёзно, то я сейчас не соображаю. В двух словах не получиться, но в пару фраз я уложусь. Слушай: Чарльз Спенсер Боксон, мать — француженка, отец — англичанин, закончил Сорбонну, бакалавр юриспруденции, дальше был крутой поворот — Иностранный Легион, партизанил в Никарагуа и Гватемале, воевал в Анголе, служил военным советником у императора Бокассы, потом опять воевал в Анголе. Известность получил в 76-м, когда захватил где-то партию алмазов и все камни раздал своим солдатам, себе не взяв ни одного. С тех пор среди наемников бродит слух, что Чарли Боксон приносит удачу, поэтому его прозвище — «Лаки Чак». Что тебе ещё рассказать? Кроме французского, свободно говорит на английском и испанском. Пожалуй, все. А зачем тебе это надо? Если ты в него влюбилась, то это будет скандал сезона, ваши портреты будут на первой полосе. Все, я снова сплю…

Вечером, после недолгой репетиции в студии, Катрин Кольери все же решилась набрать номер телефона, напечатанный на визитной карточке Боксона. Казалось, Боксон ждал её звонка:

— Мадемуазель Кольери, как вы думаете, мы сегодня сможем попробовать лучший в Париже турецкий кофе?

— Думаю, что сможем. Вы заедете за мной? — спросила она. — Или мне заехать за вами?

— Знаете, Катрин, вы всегда так подчеркиваете свою независимость, что я слышу в этом вызов…

— И вы боитесь этот вызов принять? — усмехнулась она.

— Да, боюсь, — неожиданно серьёзным тоном ответил Боксон. — Я заеду за вами через час.

Через час они ехали в сторону площади Клиши. Там, на одной из улочек перед кладбищем Монмартр, находилась маленькая турецкая кофейня «Эдирне», и её хозяин, старый турок Ахмед, умел варить кофе с необычайным искусством: в напитке все было совершенным — и аромат, и вкус, и крепость.

— Представляете, Чарли, — говорила Катрин, пробуя прозрачные ломтики рахат-лукума, — если я буду ходить с вами по всем барам и кафе Парижа, то очень быстро растолстею. Похоже, вам нравится все сладкое.

— Мне нравится все вкусное, но далеко не во всех барах и кафе Парижа можно вкусно поесть.

— Вы так хорошо знаете Париж?

— Я родился и вырос в этом городе. Мне удалось побывать почти на всех континентах, я все равно стараюсь его не забывать. Конечно, я знаю в Париже далеко не все. Но кое-что я знаю.

— Тогда покажите мне ваш Париж.

— Катрин, вы — звезда. Я же — человек определённой репутации. Совсем недавно меня обвиняли в убийстве. Мне лестно быть рядом с вами, но… Вы не боитесь, что мое общество может скомпроментировать вас? Вы понимаете, какой материал для скандальной хроники дает хотя бы сам факт нашего знакомства?

— Данжар говорил мне то же самое…

— Данжар знает о скандальном репортерстве все. Наверное, за нами уже охотится её величество «желтая пресса» в лице шакальствующих бедняг папарацци.

— Не беспокойтесь, Чарли, я тоже знаю, что такое «желтая пресса». Меня уже называли лесбиянкой, в моих любовниках уже числились Джонни Холидей и Ален Делон, я читала о том, как ругаюсь с официантами и как я неуклюжа на официальных приемах. Это — обычная плата за известность. Как сказал однажды мой импрессарио Джон Кемпбелл: «издержки всеобщей любви»…

— Отлично, я тоже свою дорогу выбрал сам. Сегодня уже поздно ехать куда-либо ещё, можно просто погулять по вечернему Парижу, или, например, зайти в гости к моему другу, живописцу Алиньяку. Он — гений и его новая студия здесь недалеко…

… — Чарли, ты всегда удивлял окружающих! — предупрежденный по телефону Алиньяк все же был взволнован. — Мадемуазель Кольери, прошу прощения за творческий беспорядок — я ещё не успел распаковать всю мебель, а этот последователь Че Гевары своей традиционной стремительностью не оставил мне времени на уборку.

— Называйте меня Катрин. А почему Чарли — последователь Че Гевары?

— А он, что, ни разу вам не рассказывал, как полтора года бродил по партизанским тропам в Гватемале?

— Нет, ни разу…

— Это на него похоже — мой друг Лаки Чак всегда придерживался шекспировского принципа: «Имей больше, чем показываешь, говори меньше, чем знаешь»! То избивает моих гостей, то приходит с самой Катрин Кольери, и никто никогда не знает, что у него на уме. Позвольте мне написать ваш портрет?

— Прямо сейчас?

— Первые наброски я могу начать немедленно.

— Начинайте!

— Вот, так всю жизнь! — скорбно произнес Боксон. — Как только я появляюсь с красивой женщиной, Алиньяк начинает рисовать её портрет, и я становлюсь в этой комнате лишним. Почему я не скульптор?

— Успокойтесь, Чарли, — утешительно сказала Катрин. — Меня уже ваяли в бронзе, мраморе и гипсе, а один умелец даже лепил мой бюст из папье-маше. Правда, у него получилось плохо. Вы не хотите рассказать мне о Гватемале?

— На войне как на войне, Катрин, а война в Гватемале не закончилась до сих пор. Не заставляйте меня выдавать хоть и устаревшие, но все-таки военные тайны моих тогдашних товарищей…