Единственная и неповторимая - [14]

Сколько это продолжается? Четыре года? Четыре года, в течение которых Эндрю превратился из славного малого с оглушительным смехом в озабоченного тихоню, который редко и виновато улыбается, как будто ему нужно доказывать свое право на счастье. Аманда представила, как двигаются накрашенные прозрачным блеском губы Лидии. «Невнимательный и эгоистичный… знаешь, что я чувствую… твои друзья… тебе все равно…» Летом, два года назад, Аманда и Николас устроили вечеринку на Белстоун-роуд. Аманда тогда увидела, как Эндрю сидел в одиночестве на старой скамейке в глубине сада. Она постелила салфетку и присела рядом. Неожиданно он сказал: «Аманда, я подвел ее. Она вышла за меня замуж, чтобы иметь детей, а я подвел ее». «Эндрю, дорогой, у вас будут дети, — ответила Аманда, — не сомневайся в этом. Времени у вас уйма. Скажи-ка мне, у какого гинеколога наблюдается Лидия?»

В последующие дни она забрасывала Эндрю номерами телефонов различных специалистов нужного профиля. «Скажи, что звонишь от моего имени. Не удивляйся, если зайдет речь о рождении тройни, — будешь выглядеть несерьезно.

Тебе понадобится диетолог. Позвони также этому иглорефлексотерапевту, скажи, что от меня».

С тех пор они об этом не говорили, однако озабоченность биологическими ритмами Лидии, благоприятными днями для зачатия и ложные надежды прочитывались в морщинках вокруг губ Эндрю и в нервозном, слезливом настроении Лидии.

Сегодня все было по-другому. Аманда увидела, как Лидия вошла в комнату с мужчиной, который, просунув руку под ее рукой, обнял ее за талию. Лидия взглянула на них и подняла бокал с мартини к губам.

— Так-так. Прячемся здесь от гостей? — Не отрывая глаз от Эндрю, она сделала еще глоток. — Мы поминаем нашу покойную подругу специальным коктейлем — «Эмбертинис». — Мужчина выглядел испуганно, как зверек, попавший в ловушку. — В коктейле водка, вермут и немного специального тоника. Пьянеешь очень быстро, но, что важно, во рту остается горький неприятный привкус. Не правда ли, Сергей? Ты знаком с моим мужем? Он не пьет водку, но, надеюсь, сделает исключение для «Эмбертинис». Как и для всего, что напоминает об Эмбер.

Эндрю заерзал на диване. Аманде удалось посмотреть в глаза несчастному Сергею и одарить его своим знаменитым испепеляющим взглядом.

— Я принесу еще коктейль, — пробормотал Сергей и, выхватив бокал из рук Лидии, бросился к двери.

— Аманда, — Лидия подбоченилась и уставилась вниз, — буду очень благодарна, если ты не станешь пугать моих новых друзей своим дурным глазом. Не всем нравится сбиваться в кучку, предаваясь сугубо дружеским воспоминаниям, и коллективно сходить с ума. Даже если это любимый конек Эндрю. У моего мужа особенно хорошо получается грустить, ты заметила, Аманда?

Аманда дотронулась до руки Эндрю, показывая, что передает эстафету, так как сделала все, что могла, и теперь ему надо разбираться самому.

Она встала и пошла к двери:

— Пойду поищу Николаса.

— О-о да, — с важностью протянула Лидия, зло посмотрев на Аманду, — он же может запросто заблудиться в этом доме, не правда ли?

Аманда проскользнула мимо нее и вышла в холл. Николаса она увидела сразу же. Он сидел на ступеньках лестницы с Отисом, который, очевидно, объяснял ему все хитрости фокусировки в видеокамере. Рядом с ним, осторожно положив худенькую руку на шею Николаса, стояла Зельда, старшая дочь Эмбер. Отис, которому должно было быть около пятнадцати, был одет в темный костюм и цветастую рубашку. Он находился в переходном состоянии между веселым рок-н-ролльным детством и размеренностью школьной жизни, где не был окружен знаменитостями. Восьмилетняя Зельда, напротив, была воплощением феерического стиля своей матери. Она была одета в разноцветные высокие ботинки и длинную атласную юбку. Волосы придерживала парусиновая лента. У Зельды был тот ничего не выражающий, настороженный взгляд, который характерен для детей, много повидавших и уяснивших для себя, что лучше помалкивать, чтобы им разрешили увидеть еще больше.

Каждый из детей являлся маленькой копией Эмбер, раскрепощенной, своевольной и фотогеничной. Завитки челок, необузданные приступы гнева говорили о лихорадочной жизни Эмбер, о жизни, не ограниченной обычными условностями и режимом. У детей не было специальной уличной одежды, которую нельзя бы было выпачкать в грязи, а руки их никогда не считались настолько грязными, чтобы нельзя было провести пальцем по дорогим обоям. Аманда быстро поняла, что замечать такие пустяки означало показывать свои провинциальные манеры и что такой своего рода элитарно-богемный подход к жизни и есть признак настоящей породы. Самым главным из всего этого была расческа, точнее, ее отсутствие. В мире Эмбер никто не расчесывался. У детей были спутанные пегие кудри, а у взрослых — их улучшенный вариант. Ключевой принцип «не к месту» касался всего, начиная от ношения брюк из светлой замши для верховой езды и заканчивая дворовыми щенками, которые носились по дому в Хедланде. Да и это было слишком правильным. Ведь даже с тщательностью выбранный и красиво завернутый подарок, должным образом упакованные вещи, совершенно новый светлый коврик — все это подвергалось осмеянию в мире Эмбер. Для Аманды, которая два раза в неделю посещала парикмахера, хранила кашемировые вещи переложенными с лавандовыми саше, а кроссовки — в мешочке для обуви, это было слишком. Хотя она и пыталась следовать этому принципу. Она научилась обходиться без ножа для масла, без резиновых перчаток для мытья посуды и без коробки с салфетками в машине. Но постоянное напряжение от того, что приходилось подавлять свои инстинкты, заставляло чувствовать ее сбежавшим военнопленным в том черно-белом фильме… Его научили думать и мечтать на немецком, и вот, когда он садится в автобус, везущий его к свободе, у него вырывается «спасибо» по-английски. Столько усилий, и одна-единственная оговорка, пойманная враждебным ухом, может отбросить вас назад, сведя все старания на нет.