— Ну что ж, — засмеялась я, — будем веселиться без героя.
И мы вошли в комнату с громадными потолками и пилястрами, заполненную людьми, сидящими за столом; показалось, что приглашенные уже давно празднуют день рождения героя, не замечая его отсутствия. Общее впечатление было праздничным, стоял шум, мы втиснулись на поставленную на две табуретки доску. Не успели мы как следует пристроиться, как появился герой вместе с людьми, пришлось потесниться и усадить московских людей тоже на самодельную скамейку. Иосиф прошел на свое место в центре стола у окна. Среди общей болтовни слышно: «Вася Аксенов.» Я удивилась, когда узнала, что «людьми», которых ждал Иосиф, оказались Вася Аксенов с женой Майей. Аксенов был в зените славы, гости сразу переглянулись, когда его узнали.
У Иосифа я не заметила никакого придыхания, ни грамма предпочтения, ни пристрастия, ни замешательства, ни мельтешения. «Жду людей» — это запомнилось навсегда как урок собственного достоинства. Этот крохотный эпизод врезался тогда мне в память, потому что внешний успех других людей не трогал ни Якова, ни Иосифа так, как многих других. Каждый из них преклонялся только перед Высшим.
Я не помню, во что была одета (Кузьминский, улыбнись!), но запомнила, что Люда Штерн была в изумительной разлетающей тонкой накидке, время от времени она ее руками приподнимала, будто хотела взлететь, и Аксенов надолго запомнил взмах Людочкиных крыльев. Мать Иосифа М. М. сидела рядом со мной, не суетилась, не бегала взад и вперед, а была преисполнена спокойного величия. Она одобрительно слушала, как я с Майей, женой Аксенова, обсуждала красавиц. Все, как известно, реагируют на внешность, в этом нет ничего оригинального, кроме того, что все видят разное. И если одному лицо кажется красивым, то другой совершенно не обязательно с этим согласится. За столом сидело множество красавиц, только будто не разные красавицы, а одна и та же — Сара Леандер? Не знаю, напоминал ли кто‑нибудь из присутствующих ее, но, по словам Иосифа, она была для него идеалом женской красоты. Совпадают ли идеалы с возлюбленными? Во всяком случае Иосифу его «романтическая карьера представляется наиболее удовлетворительной».
Первое место мы отдали подружке Кости Азадовского, я не помню, как ее звали (недавно вспоминали с Костей тот день рождения, и он ее имени тоже не помнит). «Ради таких красавиц мужчины теряют головы», — оживленно сказала М. М. «И ради таких мужчин, как Иосиф, Костя, Яков, некоторые женщины теряли тоже», — подумала я. Свою я давно потеряла. И вот, сидя с потерянной головой, я ела и смотрела на людей и стол, и мне казалось, стол был заставлен множеством салатов и угощений — тогда умудрялись делать еду из ничего, и М. М. была не последняя среди таких волшебниц, устроив своему сыну праздник из ничего, а точнее, из любви. Но почему‑то нет фотографий застолья, по крайней мере я не встречала.
После всех тостов за здоровье, самых что ни на есть обычных, никто ничего не говорил выдающегося: ни про время, ни про метафизические стихи, ни про будущую Нобелевскую премию. Все напускали на себя загадочность, молчали, ели, пили. Кто‑то предложил спеть «Лили Марлен» в переводе Иосифа:
Есть ли что банальней смерти на войне
и сентиментальней встречи при луне,
есть ли что круглей твоих колен,
колен твоих, их либе дих,
тебя, Лили Марлен, моя Лили Марлен,
— понеслось под пятиметровый потолок. Пенье без музыки. Пели кто во что горазд, одну и ту же ноту не выводили, хотя Иосиф и постукивал ладонью по столу, пытаясь как‑то дирижировать. Лучше всех пел Яков, или так мне казалось, у него был глубоко окрашенный голос и чувствительное ухо. Пишу с пристрастием.
Кого я запомнила из гостей? Нельзя было не заметить Геннадия Шмакова, который громче всех говорил. Я его видела первый раз. Он показался мне высокомерным и напыщенным, человеком абсолютных мнений и снобом. У него тогда была жена, красавица Марина. Я понятия не имела, что он — «трехмерных пространств нарушитель», что у него есть особые склонности. В тот день где‑то в подсознании я только отметила, что его жена Марина слишком снисходительно относится к своему мужу и все больше восхищается моим; конечно, эти наблюдения можно списать на мою ревность. Интенсивность воображения затмевает реальность. Но все‑таки так оно и было, хотя об этом можно спросить саму Марину.
Впоследствии я с Геной познакомилась ближе, стала ценить его широту и бескорыстие, суперобразованность. И еще: ему нравился мой смех и моя книжечка про разговоры Илюши. Его слова из письма ко мне — «редко встретишь юмор у русского человека.» и «твой смех и насмешки переживут настоящее» — доставляют мне приятные минуты. Я люблю перечитывать некоторые письма. «В вашей радости открывается ваше страдание». Он был не только виртуозом безостановочного речитатива, но и виртуозом кулинарии. Если кто попробовал его взбитую рыбу, тот никогда, ни до ни после, не мог сказать, что ел где‑либо что‑либо подобное. По крайней мере мне не приходилось, и жаль, что уже больше не отведать кушаний Гены Шмакова и не услышать его снобистско- эллиннских комментариев по разным поводам.
