Единицы времени - [17]

Со стаканами принесенного вина решались все мировые проблемы, будущее планеты. Велись диалоги об искусстве, свободе воли. Выпивали, знакомились, спорили, дружили, вели метафизические разговоры, обсуждали новости, увлекались какой‑то книгой, читали стихи, запрещенную литературу. Остроумные парирования, добродушные веселые рапирные уколы в слабые места спорщиков, иногда смешили умничанья некоторых «искусствоведок», которые напыщенно и нелепо высказывались об искусстве. Некоторые подружки улетали в мистически–оккультные игры, магию, астрологию, но этот астрологический реквизит был чужд нашей квартире. Приезжали из Москвы поэты, сравнивали петербургскую и московскую поэзию, живопись. Круг близких людей менялся. «Как стремительна жизнь в черно–белом раю новостроек».

Голландский друг Иосифа Кейс Верхейл напишет: «В полувоенной обстановке той поры в «полутора комнатах», во множествах других комнат и кухонь я познал дружбу столь высокой пробы, какую вне России встречал крайне редко. Настоящую, конкретную, полную риска». Всех связывал высокий пафос мысли и вместе с тем глубокое ощущение зла, протест против ложных ценностей советской власти, которая для нас существовала как объект насмешки и иронии. Ни у кого не было поползновений открыто бороться с режимом, выступали только против предрассудков. Подозрения: кто агент вездесущей организации? — часто раздражали. Яков терпеть не мог обвинений людей в сотрудничестве и не позволял расходиться на эту тему. Наш общий враг был вездесущим, и нечего разыскивать его и омрачать отношения. «Мало ли кто кому не нравится — это не значит, что он провокатор. Одна из функций власти вносить беспорядок и разобщение, — говорил Яков, — и делать так, чтобы все боялись друг друга». Запомнилось, как в Москве режиссер Евгений Шифферс высказался по этому же поводу: «Ну, что вы все смотрите: где микрофоны? Кто агент? Вызовут вас куда надо, поставят бутылку, бабу — и вы расскажете всё, что от вас хотят услышать». Мы все только люди.

Если нельзя ничего изменить в системе, то единение и духовное пробуждение помогают ее переносить. Во всей обстановке был какой‑то романтический туман, некий привлекательный хаос. Все это создавало элитарную атмосферу, похожую на Ренессанс.

Мир нашей квартиры был для меня и, наверно, для других как оазис отстранения, отдохновения. Может быть, потому, что вся трагедия была общая, не личная, хоровая, эта хоровитость затуманивала настоящий внутренний конфликт каждого?

И где взять красок и таланта, чтобы показать, что несмотря на нехватку денег, советскую власть со всеми ее следствиями и выкрутасами, со всем жлобством, нам временами было так насыщенно и глубоко, был объединяющий, вдохновляющий дух. «То, что здесь происходит, и есть дух нашего времени», — говорил Яков.

Хотя слова Якова, что происходящее уникально, что не будет лучше, чем здесь и сейчас, останавливали мое внимание, но задним числом, с сегодняшних позиций, я вижу, что находилась в противоречии «между мгновением и вечностью». С одной стороны, мне хотелось, чтобы так продолжалось, а с другой — я не хотела «останавливать мгновенья».

Остановись мгновенье, ты прекрасно.

Меж нами дьявол бродит ежечасно

И постоянно этой фразы ждет.

Я гляжу на отдельные снимки нашего застолья. Можно написать по целой монографии о некоторых друзьях–приятелях; как уже говорилось, каждый из них имеет право на отдельную книгу. Я же вспоминаю только маленькие ключевые фрагменты, и то в самом общем виде, пишу фрагментарное повествование со случайными воскресающими эпизодами. Не перескажешь всего, не проследишь многих отношений. Были и долгие и значительные дружбы, обворожительные встречи, случайные знакомства и разочаровывающие, короткие и бесплодные отношения. Бесконечный калейдоскоп.

Один Хвост — Алексей Хвостенко — с гитарой «над небом голубым» займет публику на целую неделю. Про режиссера, художника, мистификатора Игоря Димента я уже написала целое повествование. Что касается Иосифа Бродского, то тут без меня столько понаписано, что «я знал Иосифа» — стало профессией и почти банальностью. «Таков аппетит и вкус времени». И невозможно представить, сколько томов может занять описание метафизических горизонтов, встреч, бесед, разговоров между Яковом и любимым им человеком мысли — Анри Волохонским. Яркий, острый, поэт, ученый, книжник, философ, человек Возрождения, Анри Волохонский был для Якова незаменимым другом и собеседником — от стихов до занебесья. От каббалы до научных изысканий. Они с Яковом вели такие изысканные диалоги, что вставить слово в их беседу никто не осмеливался. Гераклит и Парменид. Один говорит: «все течет», другой: «все истинно сущее неизменно». Декарт и Лейбниц. Отраженный блеск их бесед сохранился в целом томе их переписки, статей, поэм. Иногда разговоры затягивались до утра. Анри Волохонского тогда уже потянуло на чистый эксперимент и поиск «формы»; кажется, он потом совсем ушел в эскапизм, «в заумь».

Еще одно эстетическое наслаждение доставляли разговоры между Яковом и моим странным двоюродным братом — философом Витом Навроцким. Он был лицом как двойник Николая Васильевича Гоголя, с таким же носом и выражением, закрытый, с сарказмом, ерничаньем, почти на все реагирующий с мрачноватой иронией. Персонаж из хаоса. В беседах Вит уходил в метафизическую даль, входил в нули, в бесконечности, забирался в натуральный ряд с распределением простых чисел и парил в какой‑то параллельной Вселенной. Непредсказуемость ходов его мысли, его сардонического ума, часто построенных на абсурде, поражала. Он вел подкопы под все как бы известные истины, и до сути Витовских рассуждений тщетно было доискиваться, он всегда ускользал в потусторонние абстрактные рассуждения, именно в параллельную Вселенную.