Эдинбург. История города - [133]

В остальном у городского совета не было привычки вмешиваться в подробности жизни университета. Обязательной являлась только нравственная философия, в остальном же официальной программы не было, и профессора преподавали то, что им вздумается. Студенты также не должны были подчиняться каким-либо навязанным стандартам. Они могли начинать и бросать курсы, ориентируясь на собственные потребности или вкус, а в конце сессии, взяв билет, относились к дальнейшему, как к интеллектуальному поединку, который тренировал образованных шотландцев той эпохи в живости ума. Большинство учились не более одного-двух лет, и, возможно, лишь один из пяти-шести студентов получал в результате диплом. Единственная задача, которую был вынужден выполнять профессор, состояла в том, чтобы привлечь достаточное число студентов, поскольку в этой скупой стране оклад университетского ученого оставался жалким, и доход профессора состоял в основном из вносимой студентами платы.

Профессора добивались успеха разными путями, примером чего могут служить примеры из истории кафедры химии. Джозеф Блэк совершал фундаментальные открытия, и студенты во множестве стремились постичь эту науку. Его преемник, красивый и обходительный Томми Хоуп, выбрал другой путь использования, как описывает Кокберн, «любопытных и впечатляющих экспериментов». Крупной победой стал момент, когда он позволил студентам привести своих подруг, после чего в аудиториях на его лекцию собиралось по три сотни человек: «дамы заявляли, что никогда не видели ничего столь увлекательного, как химические представления. Доктор в полном восторге от своей аудитории, украшенной вуалями и перьями… Хорошо бы его разорвало взрывом от какого-нибудь из экспериментов. Каждая студентка готова оторвать себе от него кусочек».[337]

Тем не менее роль городского совета не была пассивной. Шел XIX век, и им очень хотелось, чтобы университет города развивался в ногу со временем. Немецкие университеты бросали серьезный вызов ранее ценившимся выше университетам Шотландии. В Англии Оксфорд и Кембридж пребывали в летаргической апатии, а вот в Лондоне был основан колледж, которому удалось переманить к себе Джона Рамсея Маккаллоха, новейшего на тот момент лидера шотландской школы политэкономии. И все же у членов совета и представителей университета часто имелись различные взгляды на то, что следует делать университету. Так, например, первым хотелось бы увидеть в нем кафедру актов о правах на недвижимость, которая явно была бы полезна растущему городу, но профессуре эта идея не нравилась, хотя в итоге ее приняли. Также членам совета хотелось видеть кафедру акушерства (ту самую, которую впоследствии будет занимать Симпсон), но ее необходимость возмущенно отвергал медицинский факультет. Последовал серьезный конфликт. Члены совета воспользовались своим правом посещения, что позволило им призывать к себе профессоров, опрашивать и оказывать на них давление. Когда и это не дало никаких результатов, они в 1828 году созвали Королевскую комиссию по шотландским университетам и проследили за ее работой. Ученые из Эдинбургского университета выражали пренебрежение купцам и торговцам, с которыми им приходилось иметь дело на совете. Но именно последние дали стимул процессу реформ, который через много лет приведет к перестройке университета.[338]

Все большее разделение в политике на партии еще более осложняло непростые отношения города и университета. Муниципальная реформа 1833 года привела в совет тех, кого в нем ранее не было. Совет перестал быть закрытой кликой, которая осуществляла ученое попечительство, превратился в коллектив демократически избранных представителей, хотя электорат был, с сегодняшней точки зрения, строго ограничен. Из 137 000 граждан Эдинбурга право голоса получали мужчины, владеющие зданием и проживающие в нем, а также зарабатывающие 10 фунтов в год, — их число составляло 5000 человек, в значительной степени зажиточные торговцы. Совету приходилось считаться с их взглядами, которые не всегда были ему приятны. В политике избиратели тяготели к радикализму, в религии — к отделившимся от церкви сектам. Одно из последствий этого сделалось очевидным, когда совет реализовал свою обязанность по обеспечению действующих церквей города. По сути, он постарался сократить число священников и снизить их жалование. Университету это не сулило ничего хорошего.

Политическим лидером инакомыслящих был Дункан Макларен, драпировщик с Хай-стрит. Он попал в состав совета на очередных выборах и заседал на протяжении трех десятилетий, достиг должности лорда-провоста и наконец стал членом парламента от Эдинбурга. Убежденный сектант, он воспринимал церковь как врага, причем далеко не самого худшего. Когда имуществу епископальной церкви был нанесен урон — упала стена, за состояние которой отвечал городской совет, Макларен отказался от имени совета принимать прошения о компенсации от любого, кто принадлежал к «епископалам»: «Я возражаю против навязывания пресвитерианскому сообществу людей, каковые притязают на должности, ставящие их над прочими шотландскими священниками. Подобное утверждение превосходства в пресвитерианской стране, где пресвитерианство признано законом, не может считаться обоснованным». Вдобавок Макларену не нравилось, когда ему напоминали о папистском прошлом города, сколь угодно отдаленном. По условиям соглашения 1844 года о прокладке через центр железной дороги, средневековую церковь Троицы, оказавшуюся на маршруте, следовало переместить, то есть демонтировать камень за камнем и возвести заново в другом районе. Макларен возражал — мол, эта церковь никогда не соответствовала протестантскому вероисповеданию (не имела кафедры проповедника посредине), поэтому ее надлежит просто снести как «суеверный пережиток». И конечно, он присоединился к длинной череде обличителей шотландской греховности: «Обществу следует всерьез озаботиться тем, каково распространение пьянства в Эдинбурге, особенно по воскресеньям, когда люди достойные и благонравные, выходя на городские улицы, вынуждены наблюдать великое множество пьяных, которые сквернословят и иными способами нарушают покой остальных и правила приличия».