Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы - [87]

Однако я не переставал думать о том, как облегчить страдания Клитеро, чье состояние было гораздо хуже моего. Он нуждался в квалифицированном лечении, и Сарсфилд лучше, чем кто-либо, мог поспособствовать его исцелению. Я должен был уговорить моего друга оказать Клитеро необходимую помощь.

Но я не видел других возможностей растопить в сердце Сарсфилда ненависть к нему, кроме как убедив его в невиновности этого человека или вызвав жалость описанием искреннего раскаяния и неподдельных мук, терзавших душу несчастного. А значит, нужно спокойно, без эмоций, максимально точно и полно пересказать ему исповедь Клитеро.

Я попросил всех, кроме моего друга, выйти из комнаты и, настояв, чтобы он выслушал меня не перебивая, начал с гибели Уолдгрейва. Затем я пояснил, как подозрения, вызванные странным поведением Клитеро под старым вязом, привели к нашему разговору в лесу, после чего повторил слово в слово без каких-либо изменений и дополнений то, что узнал от Клитеро. Упомянул я и о своих скитаниях в Норуолке – исключительно в качестве иллюстрации его незавидной участи.

По ходу рассказа я внимательно наблюдал за сменой эмоций на лице Сарсфилда и видел, как постепенно негодование и ярость отступают под натиском ужаса и сострадания.

Он был крайне возбужден и едва мог усидеть на месте, Когда я заговорил о том, что побудило несчастного Клитеро прийти в спальню госпожи, Сарсфилд вскочил на ноги, заметался по комнате, а потом, затаив дыхание, замер передо мной, всем своим видом выражая нетерпение. Когда же я дошел до занесенного кинжала, пронзительного крика и руки, отводящей лезвие, он задрожал и попятился, словно кинжал был направлен ему в грудь.

Дойдя до конца истории, я умолк; на некоторое время воцарилась звенящая тишина. Скорбные мысли моего друга, похоже, были где-то далеко. Потом он все же овладел собой и задумчиво сказал:

– Да уж! Воистину, такое невозможно выдумать – ни ради оправдания, ни с целью обмана. Он несправедлив к себе. Нравственность и честь всегда были основой всех его действий и поступков, что проявлялось в безупречном поведении, благодарности и преданности.

Действительно, как он отметил, мы расстались с ним у двери поздним вечером. Он также верно угадал, что я решил вернуться к миссис Лоример, чтобы открыть ей правду о возвращении Уайетта. В это время неожиданно приехала Клариса, поскольку подруга, о которой она заботилась, внезапно скончалась.

До сих пор все, кроме самой миссис Лоример, не сомневались в смерти ее брата, поэтому добрые вести о нем стали для благородной леди настоящим потрясением и воплощением сокровенных чаяний. Значит, она была права, продолжая верить, что он жив, – большего утешения и не надо! Несмотря на его порочность, зловредность, мстительность, она сокрушалась лишь о том, что он не хочет меняться, но не видела для себя никакой угрозы или опасности, исходящей от брата.

Поразительно, с какой наивностью и предвзятостью эта женщина упрямо не желала признавать то, что для всех было очевидно! Беспокойство о судьбе хитрого негодяя, который умело пользовался таким ее отношением к себе, не позволяло ей трезво оценивать ситуацию и слышать предостережения близких людей. Мне не удалось убедить ее, что надо оградить дом от его посещений, и я откланялся, пребывая в полной растерянности.

В полночь меня разбудил посыльный; он настаивал, чтобы я немедленно следовал за ним в связи с неотложным делом. Случилось несчастье, но какое – он не мог объяснить. Под спудом своих опасений я тут же подумал про Уайетта. Едва дыша от ужаса, я поспешил к дому миссис Лоример, где меня сразу проводили в ее покои. С выражением неподдельного изумления и смятения чувств на застывшем как маска лице она в оцепенении лежала на кровати. Слезы стекали у нее по щекам, Клариса сидела рядом и держала ее за руки. Обе были неспособны говорить. Гадая о том, что тут произошло, я стал расспрашивать слуг. Мне сказали, что вскоре после того, как все разошлись на ночь по своим комнатам, раздался призывный звонок госпожи, настойчивый и тревожный. Они примчались на зов и увидели миссис Лоример на полу в глубоком обмороке, а молодую леди, объятую страхом и невыразимым волнением.

Благодаря своевременно предпринятым мерам миссис Лоример пришла в сознание, но продолжала оставаться в состоянии болезненной отрешенности. А Клитеро куда-то запропастился, я тщетно пытался найти его. По словам прислуги, он как ушел вместе со мной, так с тех пор не возвращался. Дверь во двор была открыта, и я подумал, что, возможно, он столкнулся здесь с Уайеттом и увел его подальше отсюда, чтобы тот никому не смог навредить.

Не стоит и говорить, как все это подействовало на меня. До самого утра я, терзаясь сомнениями, пребывал в нервном ожидании, пока не стало известно, что Уайетт убит на улице. Не это ли спровоцировало обморок у миссис Лоример? Я вспомнил ее слепую веру в фатальное пророчество, согласно которому она умрет одновременно с братом. Мог ли какой-нибудь свидетель его смерти сообщить ей о случившемся, проникнув без разрешения в ее комнату? Какой эффект произвело бы на бедную женщину такое известие?