Эдгар Аллан По. Поэт кошмара и ужаса - [20]

Однажды герою является призрак его кузины, после чего в нем просыпается странная и абсолютно безумная страсть: «Глаза были неживые, погасшие и, казалось, без зрачков, и, невольно избегая их стеклянного взгляда, я стал рассматривать ее истончившиеся, увядшие губы. Они раздвинулись, и в этой загадочной улыбке взору моему медленно открылись зубы преображенной Береники. Век бы мне на них не смотреть, о господи, а взглянув, тут же бы и умереть! Опомнился я оттого, что хлопнула дверь, и, подняв глаза, увидел, что кузина вышла из комнаты. Но из разоренного чертога моего сознания все не исчезало — и, увы! уже не изгнать его было оттуда, — жуткое белое сияние ее зубов. Ни пятнышка на их глянце, ни единого потускнения на эмали, ни зазубринки по краям — и я забыл все, кроме этой ее мимолетной улыбки, которая осталась в памяти, словно выжженная огнем. Я видел их теперь даже ясней, чем когда смотрел на них. Зубы! зубы!.. вот они, передо мной, и здесь, и там, и всюду, и до того ясно, что дотронуться впору: длинные, узкие, ослепительно-белые, в обрамлении бескровных, искривленных мукой губ, как в ту минуту, когда она улыбнулась мне. А дальше мономания моя дошла до полного исступления, и я тщетно силился справиться с ее необъяснимой и всесильной властью. Чего только нет в подлунном мире, а я только об этих зубах и мог думать».

Эгей никак не может выйти из этого состояния безумной одержимости, когда ему сообщают, что его сестра умерла. После ее похорон он словно перестает воспринимать реальность, а когда выходит из этого сомнамбулического состояния, то с трудом понимает, что совершил. И вновь По преподносит читателям жуткий финал, в единой кульминации завершающий весь рассказ: «На столе близ меня горела лампа, а возле нее лежала какая-то коробочка. Обычная шкатулка, ничего особенного, и я ее видел уже не раз, потому что принадлежала она нашему семейному врачу; но как она попала сюда, ко мне на стол, и почему, когда я смотрел на нее, меня вдруг стала бить дрожь?.. В дверь тихонько постучали, на цыпочках вошел слуга, бледный, как выходец из могилы… Он говорил о каком-то безумном крике, возмутившем молчание ночи, о сбежавшихся домочадцах, о том, что кто-то пошел на поиски в направлении крика, и тут его речь стала до ужаса отчетливой — он принялся нашептывать мне о какой-то оскверненной могиле, об изувеченной до неузнаваемости женщине в смертном саване, но еще дышащей, корчащейся, — еще живой.

Он указал на мою одежду: она была перепачкана свежей землей, заскорузла от крови. Я молчал, а он потихоньку взял меня за руку: вся она была в отметинах человеческих ногтей. Он обратил мое внимание на какой-то предмет, прислоненный к стене. Несколько минут я присматривался: то был заступ. Я закричал, кинулся к столу и схватил шкатулку. Но все никак не мог ее открыть — сила была нужна не та; выскользнув из моих дрожащих рук, она тяжело ударилась оземь и разлетелась вдребезги; из нее со стуком рассыпались зубоврачебные инструменты вперемешку с тридцатью двумя маленькими, словно выточенными из слонового бивня костяшками, раскатившимися по полу врассыпную».

Уайт с охотой принял рассказ к печати, и «Береника» вышла на страницах «Сазерн литерери мессенджер» в марте 1835 года.

Между По и его земляком-редактором завязалась оживленная переписка. Уайт, судя но всему, с самого начала осознавал талантливость молодого писателя, хотя и осуждал некоторые его рассказы (в том числе, как ни странно, и «Беренику») как «слишком ужасные». По, по мере сил, отбивался, утверждая, что наиболее интересующие публику рассказы обязательно содержат «некую нелепость, доходящую до гротеска; страшное на грани кошмара; остроумное — доведенное до степени бурлеска; своеобразное — с оттенком странности. Можете считать это дурновкусием».

Окончательно уверившись как в литературном, так и в журналистском даре Эдгара По, Уайт в начале лета 1835 года напрямую предложил поэту приехать в Ричмонд и занять место в редакции «Сазерн литерери мессенджер». По, конечно, не хотелось оставлять без поддержки свою бабушку, тетю и кузину. (Поехать с ним они не могли, так как Элизабет По была близка к смерти и не вынесла бы не то что переезда в Ричмонд, но даже попытки вынести ее из дома по Эмити-стрит.) Но, с другой стороны, иной работы поэту пока никто не предлагал, и он решился, хотя бы на время, вернуться в город своего детства. 22 июня 1835 года Эдгар По написал Уайту о согласии с его предложением и в середине лета прибыл в столицу Вирджинии.

Это, конечно же, не было триумфальное возвращение, но и не было откровенное прибытие «блудного сына», нищего и истаскавшегося. Эдгар Аллан По был полон сил, новых идей и горячего желания воплотить их в жизнь.

Глава 4 ПОЭТ И ЕГО МУЗА

В Ричмонде По раньше всего посетил свою сестру, которая по-прежнему росла в семье Маккензи. К 1835 году умственное отставание Розали уже было заметно всем; фамильное склонность всех По к психической неуравновешенности проявилась в этом случае в заторможенном развитии. Но брата она любила все так же сильно и все так же готова была бегать за ним по пятам. Маккензи приняли Эдгара По крайне доброжелательно, так же как и большинство его старых, еще школьных времен, друзей (особенно Роб Стенард).