Эдем в подарок - [22]

Надюха отстранилась и задумчиво произнесла:

— Так, может, нам пора, наконец, заняться настоящим делом и зажить настоящей жизнью?

«Настоящее дело» — это звучит соблазнительно, ещё бы понять, что она имеет в виду.

— Я имею в виду то, ради чего всё это изначально затевалось. Ты ведь хотел настоящий космический корабль, верно?

Ах, да, как же я забыл об этом! Космический корабль! И свалить отсюда навсегда! Нет, я не забыл это, просто слишком старательно гнал от себя эти мысли. Стыдно было даже самому себе признаться, что я боюсь. Хорошо мечтать о космосе, когда знаешь наверняка, что это тебе никогда не светит. Но вот когда он становится реальным, близким — это уже совсем другая история. Я не знаю, что там меня ждёт и никто этого не знает…

— Я знаю, — произнесла вкрадчиво Надюха. — В моей памяти есть много такого, о чём ты даже не догадываешься! Ведь, что я такое?

Я насторожился. Интересно, чем ещё он меня потрясёт? Я готов к новым сюрпризам.

— Ты, — робко сказал я, — микроорганизм такой.

Она рассмеялась и смех этот был мне знаком настолько, что я уже готов был поверить в то, что передо мной стоит настоящая Надюха.

— Я не микроорганизм. Я даже не клетка, я — вирус. Но и это ещё не вся правда. Я — нечто, что создано искусственно и с определённой целью. Видишь ли, цивилизация Белька пошла иным путём, чем ваша. Они не стали подгонять мир под себя, а научились использовать то, что уже существует. Вот вы говорите нанотехнологии, нанотехнологии… Смешно мне это. Так вот, милый, — голос у него слегка сел, как это обычно бывает у Надюхи, когда она волнуется, — я — это всего лишь информация, заключённая в оболочку, программа такая. Во мне есть много чего! И это всё, что роднит меня с настоящими вирусами.

Я задумался, пытаясь понять, к чему он завёл этот разговор. Надюха уселась в кресло, закинула ногу на ногу и закурила. Её каштановые волосы лисьим воротником разметались по плечам. Интересно, почему именно Надежда получилась у меня настолько удачной, что я даже сам готов поверить в то, что это действительно она?

— Потому, что ты её любишь, — ответил Вирка. — Хотя ты очень старательно пытаешь себя убедить в том, что это не так. И никуда ты от этого не денешься. Даже, если в твоей жизни появится другая женщина, в чём я не сомневаюсь, но эта будет всегда самой важной и самой любимой. Так у вас, у людей бывает.

Он прав, чёрт возьми! Тысячу и один раз прав! Я ненавижу её! Иногда готов был даже убить, но…

— Скажи, — прервал мои раздумья голос Надюхи, — ты веришь в то, что случайности существуют?

Верю ли? Не знаю, во что я верю! Разве в то, что жизнь слишком быстротечна и невозможно прожить её дважды. Тем обиднее то, что она у меня проходит так бездарно и так бессмысленно.

— Случайности? — Переспросил я. — Да вся жизнь состоит из одних сплошных случайностей!

— Ты в это веришь? — Спросила она с сомнением.

— Конечно! — Мне казалось, что я пытаюсь врать самому себе, потому что уже заметил, что все мои мысли известны Вирке. Я для него, как открытая книга.

Мой взгляд упал на старый отрывной календарь восьмилетней давности, висящий на стене. Почему я его не выбросил? Зачем-то обратил внимание на дату и меня словно кипятком обожгло! Дата смерти отца! Вот почему этот календарь до сих пор висит! Как же я тогда переживал! Нет ничего страшнее и безысходнее смерти! Всё можно изменить, пока ты жив и только смерть необратима. Сколько я не сказал ему! И как переживал потом об этом. Чувствовал себя виноватым со всех сторон и не было никакой возможности хоть как-то загладить свою вину.

— Да, Олег, — услышал я голос папы и обнаружил на месте, где только что была Надюха, отца — живого и невредимого, — смерть, к сожалению, ещё никому не удалось отменить и это единственная и главная тайна мироздания. Никто оттуда не возвращался и не возвратится, потому что, когда такое произойдёт, вселенная закончит своё существование — в это свято верят те, кто создал меня.

И, хотя я понимал, что и это тоже всего лишь имитация, но мне так захотелось рассказать ему всё, что лежало, все эти годы, на самом дне души, бережно укрытое от всех и от самого себя тоже.

— Почему ты так рано ушёл? — Спросил я с тоской, вновь ощутив ту боль, которую, казалось, уже забыл за эти годы. Ничего я не забыл!

— Потому, что пришло моё время. И ты не должен себя винить, потому что не в твоих силах было изменить что-либо.

— Пап, я не успел попросить у тебя прощение за то, что был не самым лучшим сыном, за то, что мало уделял тебе внимания. Блин, па, как же мне тебя не хватает!

Он поднялся с кресла, подошёл ко мне и похлопал по плечу, стараясь приободрить.

— Успокойся, Олежа, я и сам был не самым лучшим сыном. Такова жизнь, мы понимаем свои ошибки слишком поздно, но ведь хорошо, что понимаем, всё-таки!

Как же хорошо, что я могу сейчас плакать и не стыдиться этого! И вместе со слезами из меня вытекал тот яд вины, который уже восемь лет отравлял мою жизнь. Ведь даже тогда, когда я об этом не думал, чувство вины и безысходности оставалось во мне и незаметно разъедало душу.

— Поплачь, сына, слёзы — это не позор, как думают многие глупцы. Слезами душа очищается, а иначе, зачем они нужны? Поэтому мужчины и живут меньше женщин, что стыдятся слёз. Плачь, сын.