Эдельвейсы растут на скалах - [39]
— Теперь мне пусть хоць што гаво́ряць май саседки, я им ня паверу. Я теперь сама знаю, што им атвециць! Ну спасибочко ж вам большое. Правду гаворяць: слово раниць, слово лечиць. Як я переживала! А вот послушала вас и уже ня баюся, хоць завтра на аперацию. А то меня та старуха напужала досмерти. В женской палате просто сидець невозможно; с утра да вечера толька и разгавору, что пра балезни. Так хоць бы толька пра сваи, а то и пра чужия: у каго як галава балиць, кому як… Их паслухаешь — ня схочешь, так забалеешь, — никак не может выговориться словоохотливая собеседница.
Иду к Ариану Павловичу за последними наставлениями — меня выписывают.
— За тебя я спокоен, — говорит он. — Ты в обстановке разбираешься правильно.
— А что будем делать, если не похудею? — Я так и не принимаю гормоны, а вес не уменьшается.
— Должен похудеть. Теперь надо рассчитывать на время — время покажет. Я все вырезал, что можно было вырезать. На меня больше не надейся — теперь на бога уповай. Пиши, как будешь чувствовать. Можешь всегда рассчитывать на мою помощь, — говорит Ариан Павлович, улыбаясь. У него очень хорошее настроение.
— Ариан Павлович, большое-большое спасибо вам за все…
— Ладно, ладно, — отмахивается он от меня, как от назойливой мухи. Подает руку: — Ну, будь здоров.
За него говорят его глаза. Для меня хирург стал вторым отцом, и он это чувствует.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
1
Домой приезжаю вечером.
Отворив дверь и увидев, что это я, Дина молча поворачивается и уходит в комнату, садится на диван досматривать телепередачу.
Прохожу в спальню. Сергей лежит в кроватке в одних трусиках и маечке, скомкав одеяло к стенке; свернулся калачиком, положил ладошку под щеку и сладко посапывает, приоткрыв рот. Тихонько, чтобы не разбудить, погладил сына по голове — тот вытягивает ноги, откидывает руку, плямкает губами и снова затихает, блаженно посапывая. Постояв еще возле кроватки, выхожу из спальни. Сажусь в кресло, тоже смотрю телевизор.
— Я должна тебе сразу сказать, — раздается вдруг натянутый Динин голос, — что жить с тобой больше не буду. Хватит! — взвизгивает она. — Мне это осточертело!
Я не шелохнулся. Что ж, этого надо было ожидать, все к тому и шло… А в груди все равно пусто, холодно, гадко…
— Дело твое, — отвечаю, не поворачивая головы.
Посидев еще немного, Дина встает и выходит на кухню. Глухо стукает тарелка, звякает ложка.
— Ешь иди.
— Спасибо, я сыт.
Мы досматриваем телепередачу, тяготясь друг другом.
Утром Дина будит Сергея, ведет умываться. Увидев меня, он говорит удивленно:
— Мама, смотри: папа… Пап, а откуда ты взялся?
— Здравствуй, Сережа, — тихо говорю я.
Сергей подбегает ко мне, обнимает, прижимается.
— А дядя Олег меня на «Волге» катал! — делится он самым интересным, что приключилось с ним, пока отец был в Москве.
— Ладно, Сережа, идем умываться, а то в садик опаздываем. — Дина подходит, берет его на руки и уносит в ванную.
После умывания Дина одевает Сергея, и они уходят. А еще совсем недавно Сергей обходился без няньки.
Я лежу и думаю. Ариан Павлович сказал: «Должен похудеть». Сколько лет ждал я этих слов! Когда-то, чудак, рисовал в своем воображении: возвращаюсь домой с победой — Дина поражена, от радости и волнения не знает, что делать, счастливыми слезами туманятся ее глаза… Да, я хотел бы, чтобы кто-то заплакал от радости за меня…
Вечером Дина приходит без Сережки. Я ожидал и этого… Не снимая пальто и не разуваясь, она стоит у двери.
— Мне надо с тобой поговорить. Я хочу взять кое-какие вещи. Что ты намерен дать нам?
— То, без чего мне не обойтись, останется. Остальное — забирай.
Она опускает глаза. У нее не хватает духу снова их поднять.
— Нам надо решить еще один вопрос. Я знаю, ты… Сережку любишь… Он обещал усыновить его. Я думаю, Сергею так будет лучше.
«Вот оно что!..» — поражаюсь я. Хотя в ее словах нет ничего неожиданного. Но уже в следующий миг зло усмехаюсь про себя: «А ты что думал? Конечно же, не вчера это она и не сегодня… Муж всегда узнает последним… Решила рубить под корень: «Так Сергею будет лучше…» Так тебе, подлой, удобнее будет!..» Чувствую, что теряю над собой власть.
— Ты ведь дашь согласие? — она с тревогой взглядывает на меня.
— Разумеется, — говорю, как в пропасть шагаю. Неудержимый гнев распирает грудь. Я приближаюсь к какой-то ужасной черте. С каждым новым ее требованием — все ближе, ближе… Напрягаю всю свою силу, всю выдержку — но тщетно…
— И ты не будешь?.. — Дина не может подыскать удобного слова.
— Постараюсь не напоминать о своем существовании, — выручаю ее. — Не ради тебя. А чтобы не калечила душу ребенку. Да ты, знаю, и без этого постараешься… Видишь, я, наконец, научился понимать тебя! — Мне самому страшна усмешка, которая кривит мои губы.
Я же просил ее в том письме… Ну что ей еще? Почему не уходит? Ей этого мало?!
— Я знаю, ты очень оби…
И тут я срываюсь, из груди вырывается рык:
— Уходи, уходи скорей! — чувствую, как мое лицо перекашивает страшная гримаса. — Вон!
Как от хлопка в ладоши в горах срывается снежная лавина, вспучиваясь и сметая все на своем пути, так ее «сочувствие» всколыхнуло все прошлое, пробудило страшную ярость, хлынувшую к горлу, чтобы через мгновенье вырваться жутким воплем, затмить рассудок.
