Эдельвейсы растут на скалах - [25]

Я впадал в забытье, снова приходил в себя. Просыпаясь, видел у своей кровати то Ариана Павловича, то Аллу Израилевну. То сразу обоих. И всегда — Володю: серьезного, с нахмуренными бровями.

Домой врачи не ушли и всю ночь почти не отходили от меня.

И следующие две ночи Ариан Павлович провел в отделении — мое состояние не внушало доверия. Днем хирург работал, как всегда.

Навестить меня приходили больные, врачи, сестры других отделений, лаборантки, лифтеры. Все те четыре часа, пока был в операционной, они то и дело справлялись друг у друга, у сестер хирургического отделения: «Ну как?» — но никто ничего не мог сказать определенного. А когда увидели сияющего Арианчика, пролетевшего по коридору и нырнувшего в кабинет директора — по этажам института полетела весть: операция прошла успешно! Теперь каждый выбирал минутку, чтобы забежать в палату: удостовериться, поздравить хирурга; помочь, улыбнуться больному; не утомляя расспросами, угадывали, хочу ли я смочить пересохшие губы, надо ли поправить подушку, подоткнуть одеяло…

Несколько раз наведывалась Зоя Ивановна.

— А вы говорили, нельзя оперироваться, — напоминаю ей. Зоя Ивановна молча пожимает плечами, мол, было дело, и улыбается своею доброй улыбкой.

— Зояванна, а что вы посоветуете делать дальше: если не похудею, удалять другой надпочечник или нет? — спрашиваю уже серьезно.

— Лечиться так лечиться.

— Вас понял.

10

Пробую вставать. Володя уже у койки, опираясь на костыли, подстраховывает. Постояв немного, осторожно иду к окну. Направляюсь обратно. В это время в палату входит Ариан Павлович. Довольный, сложил руки на груди, подпер плечом косяк.

— Наша взяла, — мурлычет он.

— А-а, теперь «наша взяла»! А кто говорил: оперировать повторно нельзя?

Хирург с шумом втягивает носом воздух, улыбается и кивает головой.

Володя сияет, будто он сегодня именинник. Ариан Павлович смотрит на него и как бы между прочим говорит:

— Готовься на понедельник.

От неожиданности Володя открывает рот. И вдруг хлопает в ладоши. Хирург смеется и говорит, кивая в мою сторону:

— Для тебя хорошая примета, — и трижды дует, сложив губы трубочкой. — Не забудь: в воскресенье вечером ничего не ешь.

Я протаранил Боровичку дорогу.

В этот день Володя написал профессору Лебединскому, что мне была сделана операция, и я уже хожу. И что его, Володю, в понедельник тоже оперируют.

В понедельник с утра чувствую себя не очень хорошо и вставать не спешу. А после завтрака еле пришел из столовой. Но по палате стараюсь идти так, чтобы Володя ничего не заметил. А то еще расстроится перед операцией.

Приходит Нина, отворяет широко дверь, больные ввозят каталку. Боровиков взбирается на нее. Я приглаживаю ему волосы:

— Давай, космонавт, потихонечку трогай.

Володя улыбается тревожной улыбкой. И вдруг в глазах вспыхивает озорство:

— Пан или пропал!

Показываю ему кулак.

Боровичка увозят, и я снова ложусь. Что-то совсем скис.

То и дело поглядываю на часы. Узнать бы, как идет операция. Отчего бы это слабость такая? Может, вчера на радостях лишку переходил?.. Пошел четвертый час, как забрали Володю…

Наконец в дверь просовывается красное толстое лицо больного из соседней палаты:

— Везут!..

Только встал, направился к двери — приходит Зина. В руках у нее сверкающий никелем бикс.

— Куда разогнался? А ну ложись.

Ложусь на бок, задираю рубашку, приспускаю штаны. Сестра ставит бикс на стул, наклоняется, повернувшись ко мне спиной. Коротенький халат ползет вверх… Перед глазами — красивые ножки в капроновых чулках, отливающих медью, выше, на бедрах, кожа гладкая, упругая, еще не утратившая загар… Закопошились грешные мыслишки.

— Где так загорела?

Зина, как укушенная, поворачивается на девяносто градусов.

— У-у, бесстыдник!

— И погладить не успел.

Она, смеясь, стучит кулаком по стулу:

— Замолчи, а то получишь!

— Зинка-корзинка, сделай побыстрей, Боровичка из операционной уже привезли.

— Молчи, бесстыдник, — стрельнула глазищами. — Никуда твой Боровичок не денется. Не ожидала, что ты такой нахал.

— Кхе-хе-хе…

— Не трясись, — стукнула легонько по плечу. — Заработаешь сегодня.

Снимает повязку… и тут же опускает ее на рану. Быстро выходит из палаты.

Через минуту возвращается с Арианом Павловичем. Он еще в «кальсонах» — белых штанах — и в бахилах — тряпичных сапогах (экипировка, в которой хирург стоит у операционного стола), на шее висит марлевая маска.

Снова снимают повязку, что-то внимательно рассматривают. На ум сразу приходит Витя Медынцев… Настораживаюсь, весь внутренне подбираюсь, точно жду выстрела из засады. Готов к самому плохому.

— Что там еще?

— Шов разошелся. Лежи и не вставай, а то кишки растеряешь. Запрещаю даже садиться.

Ариан Павлович озадачен: все шло так хорошо — и на тебе.

Беру небольшое зеркало, через него осматриваю рану. Здорово раскроили! И это из-за какого-то надпочечника? Да через такую прореху все внутренности скопом вынуть можно.

— Ну хватит, убери зеркало.

— А долго придется лежать?

— Эта дыра не скоро зарастет, — недовольно бурчит Ариан Павлович.

— Ничего, на живом заживет, — говорю беззаботно. Я в самом деле уверен, что если надпочечник удален, то в конечном счете все будет хорошо. А на идеальное послеоперационное течение я и не рассчитывал.