Е. П. Блаватская. История удивительной жизни - [67]
Я нисколько не преувеличиваю, говоря, что ни в одном из домов Нью-Йорка не было такой неземной атмосферы. Социальные различия наших посетителей оставались за порогом; и независимо от того, богат он или беден, христианин, иудей или атеист, образован или не образован, каждый наш гость мог рассчитывать на одинаково радушный приём и терпеливое внимание к его вопросам на религиозные и другие темы. Будучи урождённой аристократкой, Е. П. Блаватская чувствовала себя непринуждённо, вращаясь в высших кругах общества, а свойственный ей демократический альтруизм проявлялся в сердечном гостеприимстве по отношению к самым скромным посетителям[442].
Дэвид Кёртис, один из умнейших репортёров Нью-Йорка, рассказывал, что в комнатах Блаватской можно было встретить «католических священников, актрис, военных врачей, торговцев, иностранных графинь, художников, терапевтов и случайных азиатов». Он добавляет:
Почти все они были неописуемыми безбожниками. Почти все были поразительно умны. Почти все они восставали против консерватизма в том или ином направлении, будучи явными или тайными представителями богемы. И все они признавали за госпожой Блаватской бесспорное лидерство в их интеллектуальном восстании… Каждый мыслимый предмет, будь он на земле, в небесах или в земных глубинах, обсуждался там с той причудливой смесью остроумия и философских размышлений, которой не найти было и в огромных томах «Разоблачённой Изиды»[443].
Встречались в этом кругу и раввины, говорит Олькотт: «Я знал одного раввина, проводившего долгие вечерние часы в компании Блаватской, обсуждая каббалу. Как-то раз он сказал ей в моём присутствии, что, потратив 30 лет на изучение тайных знаний своей религии, он всё же научился у неё вещам, о которых ранее не подозревал, и увидел в ясном свете некоторые положения, которые были непонятны даже лучшим из его учителей»[444].
Окружённая бунтарями, посещавшими «Ламасери», Е. П. Блаватская чётко обозначила предел допустимого применения силы. Она вклеила в свой альбом для газетных вырезок статью под заголовком «Открытый мятеж» из газеты «Нью Йорк Гералд» (от 6 сентября 1878 г.), в которой было приведено высказывание Чарльза Содерана, призывающего группу бастующих к применению радикальных действий. Блаватская прокомментировала: «Теософ, ставший мятежником, приветствующий революцию и убийство, недостоин быть частью нашего Общества. Ему следует уйти»[445]. В её сочинениях тут и там обнаруживаются подобные резкие высказывания против деятельности анархистов и нигилистов, особенно в России, где они положили начало коммунизму.
Интригующее описание Е. П. Блаватской появилось из-под пера репортёра из Коннектикута, посетившего «Ламасери». Оно было опубликовано в газете «Хартфорд Дэйли Таймс» от 2 декабря 1878 г.:
У неё редкостное лицо. Его черты всегда выражают смесь настроений. Кажется, она никогда не бывает поглощена одним-единственным вопросом. По выражению её пытливых, живых глаз легко угадать тонкие, едва различимые оттенки чувств. Это выражение поразило нас тогда – и продолжало поражать в дальнейшем – ощущением того, что в ней присутствовало два человека: казалось, будто она находится с нами и в то же время где-то далеко; говорит с нами и вместе с тем своими мыслями или действиями уносится в другие места… Вся её личность выражала самообладание, властность и определённое хладнокровие, граничащее с мужской сдержанностью, но ни на секунду не преступающее грань женской чувствительности…
Бросив взгляд на пачку писем, только что принесённую слугой, я воскликнул: «Какая у Вас объёмная корреспонденция, мадам! И на стольких языках! Скажите же, на каком языке Вы думаете?»
«На моём собственном языке, который не является ни русским, ни французским, ни каким-либо ещё известным Вам языком».
Олькотт заметил: «Возможно, она мыслит пифагорийскими цифрами, почём знать; или же думает на каком-нибудь мёртвом языке, принадлежавшем расам, достигшим такого уровня цивилизации, в сравнении с которым недавнее изобретение – фонограф – покажется обыденностью. Кто знает, может быть, мадам найдёт в музее „недавних раскопок“ листок оловянной фольги[446], который заговорит с ней на языке её мыслей?»
Следующим вечером… мадам показала нам свой ценнейший альбом, содержащий портреты иностранных членов теософского общества. Это было поистине самое выдающееся сборище образованных, высококультурных, благородных людей, которое мы когда-либо имели удовольствие наблюдать. Там были представлены мужчины и женщины всех национальностей; разнообразнейшие лица, от бывалого английского генерала до индийского философа с тонкими, резко очерченными, выразительными чертами и восхитительно совершенными формами.
На титульном листе рукой Д. А. Кнаппа был выполнен набросок здания, в котором располагался «Ламасери». Это здание всё ещё существует[447]. Его узкий фасад выходит на 8-ю авеню. На втором этаже над магазином располагались апартаменты Блаватской – кроме них на этом этаже находилась ещё одна квартира. В большой комнате, где собирались посетители и где работала сама Блаватская, были два окна, выходящие на улицу, и ещё одно с другой стороны. Репродукция рисунка Кнаппа появилась в журнале «Путь» в серии очерков Джаджа под заглавием «Жилище Е. П. Блаватской». Автор замечает:
