Е. П. Блаватская. История удивительной жизни - [59]

Долгие годы «великая сирота», человечество, громко взывало из мрака о свете и наставничестве. Среди цветущего благолепия прогресса исключительно материальной природы, наук, питающих разум, но оставляющих дух голодать, человечество, смутно чувствуя своё происхождение и предугадывая судьбу, в мольбе протянуло к Востоку пустые руки, которые способна наполнить одна лишь духовная философия. Страдая от разобщённости, зависти, ненависти, раздирающих его существование, оно настойчиво требовало твёрдой почвы, на которой смогло бы построить солидарность, некой надёжной метафизической опоры, которая позволила бы подняться их самым высоким социальным идеалам… Такова цель, которую наметила себе теософия.

Глава 8 Психофизиологические перемены

В конце весны 1875 г., ещё до основания Теософского общества, Блаватской пришлось пережить то, что Олькотт назвал «чудесной психо-физиологической переменой… о которой я не волен рассказывать»[389]. Однако она несколько раз упоминала об этом в переписке со своими родственниками, когда в 1876 г. возобновила общение с ними после почти трёхлетнего перерыва. Тогда она не уведомила их о частых сменах почтового адреса, а их попытки разузнать о ней оказались безуспешными.

Рассказывая Вере о минувших событиях, Елена Петровна упомянула перенесённую ею в начале 1875 г. серьёзную травму ноги, которую её индийский Учитель вылечил, когда над ней нависла угроза ампутации. Блаватская продолжает:

Примерно в это время я почувствовала странное ощущение раздвоенности. Несколько раз в день я замечала, что, кроме меня, в моём теле есть ещё кто-то отдельный. Я никогда не теряю осознание собственной личности; но я чувствовала себя так, будто храню молчание, в то время как кто-то другой – жилец в моём теле – говорит моим языком.

Например, я знаю, что не бывала в местах, которые описывает моё «другое я», но оно – другое я – не лжёт, рассказывая о неведомых мне местах и вещах, потому что видело их и хорошо их знает. Я оставила попытки понять это; позволила судьбе вести меня по своему милосердному усмотрению; кроме того, что я могла поделать? Было бы абсолютно смехотворно, если бы я начала отрицать знания, которыми владеет моя личность № 2, давая окружающим повод подумать, что я сохраняла их в тайне из скромности.

Ночью, когда я в одиночестве лежу в постели, вся жизнь моей личности № 2 пролетает у меня перед глазами, и в ней я вижу вовсе не себя, а совсем другого человека – иной расы, с иными чувствами. Но что толку говорить об этом? Так недолго и с ума сойти. Я стараюсь свыкнуться со своей жизнью и позабыть о странности происходящего. Это не медиумизм и ни в коем случае не нечистая сила; эта сила обладает слишком большой властью над нами и влечёт нас к свету и добру[390].

Позже она сообщила своей семье о личности № 2 или её Учителе:

Я вижу этого индуса каждый день так же ясно, как любого живого человека, с той лишь разницей, что он казался мне более воздушным и прозрачным. Раньше я помалкивала о том, что вижу эти образы, считая их галлюцинациями. Но теперь их начали различать и другие люди. Он (индус) появляется и даёт нам советы касаемо наших действий и написания произведений. Он, очевидно, знает обо всём происходящем, даже о мыслях других людей, и велит мне выражать его знания. Иногда мне кажется, что он полностью затмевает меня, подобно эфирному веществу, проникая в меня через поры и растворяясь во мне[391]. После этого мы можем вместе разговаривать с другими людьми, и я начинаю понимать и запоминать различные науки и языки – всё, чему он меня учит, даже если он больше не со мной[392].

Очевидно, что Блаватская черпала вдохновение не только в общении со своими учителями, поскольку она писала Вере: «это не я пишу и говорю; что-то внутри меня, моё высшее, светящееся Я, делает это за меня»[393].

Степень удивления семьи Елены Петровны полученным от неё письмам раскрыта в статье Веры, опубликованной после смерти сестры в периодическом издании «Русский вестник» под заголовком «Е. П. Блаватская. Биографический очерк»:

Она удивляла нас рассказами о задуманном ею «Обществе Всеобщего Братства», об изучении древней философии людей с Востока – о которой она начала писать огромный трактат («Разоблачённая Изида»). Я хорошо помню, как будто это произошло прямо сейчас, до какой степени мы были огорошены этими вестями. Я решительно не знала, что думать, как объяснить подобные фантазии… Её родные сперва отказывались верить в них и долгое время были скептически настроены по отношению к её сочинениям, ища им объяснения, откровенно говоря, в трюках и мошенничестве!..Я всегда считала свою сестру умной, одарённой женщиной, но когда она вдруг начала писать о науке, дотоле неизвестной, я стала опасаться, что она потеряла рассудок… Меня несколько успокаивало лишь то, что Елена Петровна время от времени присылала мне свои статьи из американских журналов вместе с рецензиями на них, которые убеждали меня в отсутствии срочной необходимости поместить её в психиатрическую лечебницу.

Об Учителе Е. П. Блаватской Вера писала следующее:

Та, которая никогда никому не покорялась, которая с раннего детства во всём следовала своей воле – она вдруг встретила мужчину, господина и властелина, которому молча уступила! И при том, какого мужчину! Своего рода чародея, полумистического индуса с берегов Ганга! Я ничего не понимала!.. И, должна признать, что до сих пор не до конца во всём разобралась. Несмотря на то что в течение последних пяти лет я каждый год была у неё в гостях – проводя, таким образом, по нескольку месяцев под её крышей – я мало что поняла из её энергичных пояснений. И сегодня, как и 15 лет назад, меня куда сильнее восхищает необъяснимый феномен её глубокомысленного учения, будто бы сошедшего на неё с небес, чем чудеса, приписываемые ей теософами