Е. П. Блаватская. История удивительной жизни - [108]
Профессор Харрисон подчёркивает, что «Ходжсон допустил грубейшую ошибку, когда решил обойтись без исследования и анализа почерка мистера или мадам Куломб… при рассмотрении писем, якобы изобличающих Е. П. Блаватскую». «С этого момента, – заявляет Харрисон, – он лишается права называться беспристрастным исследователем. Вместо этого он становится враждебным свидетелем и заслуживает соответственного отношения»[681].
Дело было ещё более осложнено тем фактом, что переписка Е. П. Блаватской и Куломб исчезла. Последним, кто видел письма, оказался профессор Смитсоновского института Эллиот Коуз, который умер в 1899 г. Майкл Гомес рассказывает об этом в цикле из трёх частей «Дело Куломбов» (1884–1984), опубликованном в «Теософисте»:
Уильям Эммет Коулман, заядлый спиритуалист, в своём «Критическом историческом обзоре Теософского общества» упоминает, что Эллиот Коуз, бывший член ТО, исключённый из него в 1889 г., «раздобыл у редактора журнала христианского колледжа оригиналы писем Е. П. Блаватской и другие документы, полученные последним от мадам Куломб, включая крайне важные письма мадам Блаватской, которые никогда ранее не публиковались»[682].
У Коуза были веские причины стремиться обладать этими письмами, ведь мадам Блаватская подала на него в суд за клевету из-за его высказываний в выпуске «Нью-Йорк Сан» от 20 июля 1890 г… Среди бумаг Коуза, хранящихся в Государственном Историческом Обществе, был обнаружен чек на 25 фунтов стерлингов на имя У. Э. Коулмана, но никаких писем. На обратной стороне чека Коуз написал: «Цена оригиналов писем Блаватской, купленных мною у мистера Джорджа Паттерсона через мистера У. Э. Коулмана»[683].
Профессор Харрисон отмечает: тот факт, что переписка Е. П. Блаватской и Куломб никогда не использовалась Коузом в целях защиты и сейчас отсутствует в его бумагах, является веским доказательством того, «что письма действительно были подделками – и что, следовательно, все показания Куломбов довольно сомнительны… Ходжсон принимает на веру свидетельства Куломбов, но, если не брать их в расчёт, его дело не складывается»[684].
Свидетельство затрагивало не только предполагаемые письма Блаватской и Куломб, но также и многочисленные феномены, произведённые в Индии самой Блаватской и её учителями. В этих феноменах Куломбы отводили себе роль сообщников. Письма и описание феноменов приведены в буклете мадам Куломб «Отчёт о моём общении с мадам Блаватской с 1872-й по 1884 г.». Беатрис Хастингс (известный литературный критик, не теософ) произвела подробный разбор этого буклета в своём исследовании на сто страниц под названием «Памфлет Куломбов», из которого взят следующий отрывок:
Чего не хватило мадам Куломб, так это умения слепить логичную, цельную историю из смеси уже опубликованных и широко известных фактов,[685] полуправды, лжи, домыслов и серии писем, частично подлинных и частично сфабрикованных. С другой стороны, никто не смог бы с этим справиться; факты и подлинные письма взяли бы верх над самой изощрённой хитростью. Мадам К. предстояло вплести ложь в хорошо известные обстоятельства; в результате получилась неразбериха, [ознакомившись с которой], читатель недоумевает, как вообще можно было счесть этот документ доказательством[686].
Может быть, именно поэтому история мадам Куломб больше никогда не перепечатывалась и лишь изредка упоминалась Ходжсоном в его 200-страничном отчёте, хотя эта дама являлась его основной свидетельницей. Уолтер Керритерс, который в течение многих лет исследовал дело Куломбов-Ходжсона и написал труд под названием «Некролог, отчёт Ходжсона»,[687] в личном письме признался в том, что сначала не верил аргументам теософов в защиту Е. П. Блаватской, но затем прочитал буклет мадам Куломб и сразу понял, что она лжёт[688].
Хастингс, как и многие другие исследователи, не заметил одну важную особенность, которая была обнаружена лишь недавно – некоторые слова были написаны с ошибками. Прежде всего стоит пояснить, что предполагаемая переписка Елены Петровны с мадам Куломб велась по бо́льшей части на французском – на очень плохом французском, как отметили многие, хотя сама Блаватская изъяснялась на этом языке чисто и изящно. К примеру, такое общеизвестное выражение, как au revoir, было повсеместно написано как a revoir[689]. Кроме того, никто не обратил внимания на вкрапления другого языка – итальянского. Жеан Овертон Фуллер впервые заметила это, изучая свежую биографию Блаватской. В следующем примере каждое слово, за исключением de, итальянское (хотя в итальянском имя Juiseppe пишется через букву G): Per l’amore de San Juiseppe fatte l’affare bene («Ради святого Иосифа, сделай всё хорошо»). Представляется совершенно невероятным, чтобы Елена Петровна обращалась за помощью к святому Иосифу.
Фуллер пишет: «Нам не нужно задаваться вопросом о том, играл ли итальянский язык какую-либо роль в прошлом Куломбов. В своём буклете мадам Куломб случайно проговорилась о том, что они не сразу уехали из Каира на Цейлон, а провели некоторое время в Калькутте, где она давала уроки итальянского леди Темпл»[690].
Доподлинно неизвестно, где сама мадам Куломб выучила итальянский язык. Фуллер думала, что это, вероятно, произошло во Французской Ривьере, куда часто приезжают итальянцы. Но 50 лет назад Хастингс случайно обнаружил следующие сведения: «Она была левантийского происхождения и говорила по-итальянски, а также немного знала английский и французский»
