Джордж Оруэлл. В двух томах. Том 1 - [116]

— Я этого не понимаю. Я никогда бы не поверил, что такое возможно у нас. Наверное, мы допустили какую-то ошибку. И выход из создавшегося положения я вижу в том, чтобы работать еще упорнее. С сегодняшнего дня я буду вставать по утрам на час раньше.

Он развернулся и медленной рысью двинулся к карьеру. Там, до того как отправиться спать, он набрал два воза камней и перетащил их к мельнице.

Животные жались к Травке и молчали. С холма, где они лежали, открывался вид на всю окрестность. Они могли охватить взглядом почти всю ферму — длинное пастбище, спускавшееся к шоссе, луга, рощу, пруд с питьевой водой, распаханные поля, где уже зеленели упругие молодые колосья, красные крыши усадебных построек и дым, клубящийся над трубами. Был ясный весенний вечер. И трава, и зазеленевшие живые изгороди были словно позолочены лучами заходящего солнца. Никогда еще ферма не казалась им таким желанным местом, и они с удивлением вспоминали, что это их ферма, каждая пядь здесь принадлежит им. Травка глянула вниз, с холма, и глаза ее наполнились слезами. Если бы она могла выразить свои мысли, то она сказала бы, что вовсе не к этому стремились они, когда много лет назад посвятили себя борьбе против тирании людей. Эти сцены ужаса и бойни совсем не то, чего ждали они в ту ночь, когда Старый Майор впервые призвал их к Восстанию. И если воображение рисовало ей будущее, то этим будущим было общество животных, освободившихся от голода и кнута, общество, где все равны, где каждый работает по способностям, где сильные защищают слабых, как защитила она выводок утят своей ногой в ту ночь, когда произносил речь Старый Майор. Но вместо этого — она не могла понять, почему так случилось, — пришло время, когда никто не решается высказать свои мысли, когда всюду рыщут страшные рычащие псы и когда ты обязан смотреть, как твои товарищи признаются в ужасных преступлениях, а после этого их рвут на куски. Нет, у нее даже мысли не возникло о бунте или неповиновении. Она знала: несмотря ни на что, им все равно живется лучше, чем при Джонсе, и прежде всего надо не допустить возвращения людей. И что бы ни случилось, она сохранит преданность ферме, будет упорно работать, исполнять приказы, честно подчиняясь Наполеону. И все же не на это надеялась, не ради этого работала она и другие животные. Не затем они строили ветряную мельницу и стояли под пулями Джонса. Вот о чем думала Травка, хотя слов, чтобы выразить свои мысли, у нее не было.

В конце концов, считая, что это хоть как-то заменит недостающие слова, она принялась напевать «Скотов Англии». Животные, лежавшие вокруг нее, очень мелодично, тихо и печально пропели эту песню три раза подряд — так они еще никогда не пели.

Когда заканчивали ее в третий раз, перед ними вырос Крикун в сопровождении двух псов. По его виду можно было понять, что он собирается сообщить нечто очень важное.

— Специальным декретом Товарища Наполеона, — объявил он, — «Скоты Англии» упраздняются. С сегодняшнего дня петь ее запрещено.

Животные были ошеломлены.

— Но почему же? — закричала Мюриэль.

— Эта песня не нужна больше, товарищи, — разъяснил Крикун. — «Скоты Англии» — песня Восстания. Но Восстание уже победило. Сегодняшняя казнь предателей — последний штрих. Враги, как внешние, так и внутренние, разгромлены. И потом, в «Скотах Англии» мы выражали наши чаяния о совершенном обществе будущего. Но теперь это общество построено. Песня потеряла всякий смысл.

Хотя все были и без того запуганы, кое-кто из животных, возможно, и решился бы протестовать, но тут овцы начали свое привычное: «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо». Они беспрерывно блеяли несколько минут, и это положило конец всяким дискуссиям.

Итак, песня «Скоты Англии» больше никогда не исполнялась. Вместо нее поэт Меньшой сочинил другую, которая начиналась словами:

Мой Скотный Двор, мой Скотный Двор,

Вредить тебе — стыд и позор!

Эту песню стали исполнять по воскресным утрам после подъема флага. Но почему-то ни слова, ни мотив не пришлись так по сердцу животным, как «Скоты Англии».

Глава VIII

Через несколько дней, когда ужас, вызванный кровавой расправой, притупился, кое-кто из животных припомнил — или подумал, что припоминает, — что Шестая Заповедь гласила: «Животные не должны убивать себе подобных». И хотя никто не осмелился заявить об этом в присутствии свиней или собак, многим показалось, что свершившиеся убийства идут вразрез с этим заветом. Травка попросила Бенджамина прочесть ей Шестую Заповедь, а когда осел, как всегда, заявил, что не желает впутываться в такие дела, привела Мюриэль. И Мюриэль прочитала ей эту заповедь. Она гласила: «Животные не должны убивать себе подобных беспричинно». Каким-то образом последнее слово выпало из памяти животных. Но теперь все убедились, что заповедь отнюдь не нарушена: предательство вступивших в сговор со Снежком было веской причиной казни.

Весь этот год животные работали еще усерднее, чем раньше. Необходимо было восстановить к намеченному сроку ветряную мельницу, сделав ее стены в два раза толще, в то же время надо было управляться и с текущими работами на ферме, а это требовало колоссальных усилий. Иногда животным казалось, что они работают теперь больше, а кормят их хуже, чем во времена Джонса. Каждое воскресенье Крикун, поддерживая раздвоенным копытцем длинный лист бумаги, зачитывал им бесконечные цифры, из которых получалось, что производство всех видов продовольствия увеличилось на 200, 300 или 500 процентов — смотря по обстоятельствам. У животных не было оснований подвергать сомнению эти цифры, тем более что они уже смутно помнили, как обстояли дела до Восстания. И все равно случались дни, когда они предпочли бы, чтобы было поменьше цифр и побольше еды.