Джордж Мюллер. Биография - [2]

Между 10—11 годами отец послал его в Гальберштадтскую гимназию, чтобы приготовить в университет, так как отец хотел, чтобы Джордж стал лютеранским пастором. «Не потому», добавляет Мюллер, «чтобы я этим служил Богу, но чтобы легче зарабатывать хлеб». Про то время Мюллер пишет следующее: «Время свое я проводил за учебниками, романами и, будучи еще совершенно молодым, впал в самые грубые грехи. Так продолжалось до 14 года, когда внезапно умерла моя мать. В эту самую ночь, когда она навеки закрыла свои глаза, я, не предполагая этого, играл с товарищами в карты до 2-х часов ночи, и в следующий день, хотя это было воскресенье, мы отправились в винный погребок, и потом пьяный отправился домой. На другой день я отправился на предконфирмационные занятия, к которым отнесся поверхностно и без внимания. Вернувшись, домой, я застал отца, который приехал за мною и братом, чтобы повезти на похороны матери.

Эта великая потеря, все же, не оставила на мне глубокого следа. Я опускался все ниже и ниже. Три или четыре дня до конфирмации я совершил грубый грех против нравственности, а в последний день меня повели в боковую комнату к пастору, чтобы исповедать все свои грехи. Но все это я сделал поверхностно и самого пастора обманул, передав ему лишь 12-ую часть того, что мне дал для пастора отец. С таким сердцем, без раскаяния, молитвы, без веры и совершенно не зная пути спасения, я принял конфирмацию и участвовал в Вечере Господней. Это было в первое воскресенье после Пасхи 1820 года. Все же я немного чувствовал торжественность конфирмации, и в этот день после обеда и вечером не выходил из дома, пока другие, вместе со мною конфирмованные, проводили время на улице. Я решил оставить свои прежние грехи и прилежно взяться за учение. Но так как я не брал силы у Бога и полагался только на себя, то из этого ничего не вышло, и я опускался всё глубже.

«1821 год до середины лета я провел, частично учась, но больше увлекшись игрой на рояле, гитаре, читая романы и посещая питейные заведения. Хотя часто думал начинать новую жизнь, но вскоре все это забывал. На греховные удовольствия я часто тратил все свои деньги, так что часто оставался без куска хлеба. Однажды, я, будучи голодным, даже украл кусок черного хлеба у солдата, который квартировал в том же доме. О, как горько и весьма горько служить сатане уже в этой жизни».

В 1821 году в середине лета его отец получил новую должность в Шенбеке, недалеко от Магдебурга, тогда и молодой Мюллер перешел из Гальберштадтской школы в другую. Он надеялся, что, расставшись с плохими прежними товарищами, он сможет вести лучшую жизнь. Отец был с ним согласен и разрешил ему остаться в Геймерслебене до Михайлова дня. За это время oн присматривал за ремонтирующимся домом отца. Пришел Михайлов день, и он уговорил отца разрешить ему остаться здесь еще некоторое время, обещав изучать классиков под руководством пастора, д-ра Нагеля. «Я жил», он рассказывает, «в отцовском доме. За мною почти никто не присматривал, и в моем распоряжении были довольно крупные деньги, которые я должен был взыскивать с должников отца. По старой привычке, я тратил добрую долю из этих денег, которые получал под расписки, а отцу врал, что я денег не получал».

В ноябре он переселился в Магдебург, где б дней провел в сплошном грехе. Потом поехал в Брауншвейг, где остановился в очень дорогой гостинице, пока не вышли все деньги. Так прожив все, он поселился у своего дяди, но тот, видя его распутную жизнь, попросил его оставить его дом. «Тогда я ушел без гроша в кармане», продолжает Мюллер, «и поселился в другой гостинице, недалеко от Брауншвейга, где провел ещё неделю, живя на широкую ногу. Но хозяин гостиницы скоро догадался, что я без денег, и предложил мне уплатить по счетам. Мне пришлось заложить лучшую одежду, и этим еле спасся от тюрьмы. После этого, я прошел шесть верст пешком до Вольфенбиттеля, остановился там снова в гостинице и начал кутить, как будто у меня много денег. Проживши так два дня, я уже стал размышлять, как бы лучше мне скрыться, так как закладывать уже было нечего. Но окна моей комнаты были слишком высоко, и потому о ночном побеге нечего было и думать. На третий день, выйдя со двора, я стал убегать. Служители гостиницы, по-видимому, уже мне НЕ доверяли и, наблюдая за мною, обнаружили мой побег. Меня остановили, и мне пришлось вернуться. Хотя я чистосердечно во всем сознался и обрисовал свое безвыходное положение, но это не помогло. Меня арестовали и под конвоем двух солдат отправили в полицию. Так как меня приняли за бродягу или за вора, то допрашивали целых три часа, а потом отправили в тюрьму. Будучи 16 лет от роду, я теперь находился вместе с ворами и убийцами, и со мною обращались так же, как и с ними. День и ночь я находился в запертой на ключ камере. О побеге нечего было и думать. Вода питьевая здесь была такая, что в первый день я до неё не дотронулся. На другой день уже немного попил её. На третий день съел всю отпущенную мне порцию пищи. А в следующие дни я был бы доволен, если бы порцию увеличили. Я попросил надзирателя дать мне Библию, не с тем, чтобы размышлять о ее наставлениях, но чтобы коротать время. Но Библию мне не дали. В таком положении я теперь находился одинокий, без книг и труда, за железной решеткой. В следующую ночь я был разбужен щелканьем замка и визгом открываемой двери, и когда я вскочил с постели, то обратил внимание, что в мою камеру вошли три человека и старательно осматривали решетки на окне, чтобы убедиться, нет ли возможности убежать. Несколько дней спустя я узнал, что в соседней камере находится вор, и я начал с ним разговор, насколько позволяла на то разделявшая нас толстая стена. В скором времени, к моему удовольствию, мой сосед был переведен в мою комнату. Теперь мы все время проводили, рассказывая, друг другу свои шалости, при этом я рассказывал не только то, что совершил на самом деле, но и то, что не совершил, чтобы показать ему, что я настоящий «герой». Но через дней 10 или 12 мы поспорили, и наше положение стало еще хуже, так как целыми днями мы друг с другом не разговаривали».