Джордж Лукас. Путь Джедая - [71]
Вдохновение, как оказалось, способно прийти откуда угодно. Как-то раз Марша выезжала из дома с их псом, громадным аляскинским маламутом по имени Индиана, – он радостно сидел на пассажирском сиденье рядом с ней, задевая потолок головой. Лукас подумал, что пес величиной почти с человека выглядит как запасной водитель Марши – и эта картинка затем трансформировалась в Чубакку, второго пилота «Тысячелетнего сокола». Другой важный персонаж получил свое имя, когда они с Уолтером Мерчем монтировали «Американские граффити». Они создали свою систему, чтобы легче ориентироваться в стеллажах с катушками и километрах пленки, и присвоили каждой катушке, речевой фонограмме и кусочку звуковой дорожки свои отличительные номера. Однажды за работой поздним вечером Мерч попросил у Лукаса катушку (Reel) 2, фонограмму (Dialogue) 2, но сократил свою просьбу до «R2 D2». Лукасу понравилось, как это звучит – именно звучание имен всегда было ему важно, – и, передав Мерчу коробки с пленкой, быстро записал в своей книжке «R2-D2». «Я писал и произносил имена вслух, если меня не устраивало звучание, я менял их, – говорил он позднее. – Это, должно быть, зависело от того, привыкал я к имени или нет»[655]. Однако в то время казалось, что он не привык ни к одному из имен – в июле 1974 года, снова редактируя черновик, Лукас внезапно решил поменять почти все имена в сценарии. R2-D2 превратился просто в A-2. Джедаи-бенду стали Дай Нога. Энникин Старкиллер был переименован в Джастина Валора, Лея стала Зарой, вуки стали джавами.
Переименовать персонажей было легко, а вот редактировать историю – куда сложнее. Лукас неделями буравил взглядом записную книжку, затем страницу с отпечатанным текстом и ждал чего-то, все равно чего, что зажгло бы его воображение. «Я сидел и ждал, пока придет почта, – вздыхал он, – потом сидел и ждал, когда пробьет пять часов»[656]. В его бороде начали пробиваться седые волосы. Иногда, бездумно щелкая ножницами, он срезал пряди своих волос и бросал в урну обрезки. Мысли блуждали. «Я не мог ничего поделать и думал о вещах, о которых не должен», – признался он. Однажды утром, размышляя о старом киносериале про Флэша Гордона, который изначально подвиг его на создание «Звездных войн», он понял, что ему нравятся многие другие старые сериалы. Особенно он любил «Дона Уинслоу из морской разведки» – фильм об офицере разведки ВМС, который сражается со шпионами и обнаруживает секретную базу подводных лодок. Лукасу нравилось, что Уинслоу полагается на свой ум не меньше, чем на кулаки. «Я начал размышлять, что было бы здорово снять фильм про археолога в стиле сериалов тридцатых годов, – сказал Лукас. – Так что я сделал небольшие заметки о том, как он будет выглядеть, что это вообще за персонаж и как все это будет работать. Так появилась идея об Индиане Смите»[657]. Это имя, которое он взял у любимого маламута, он затем тоже немного изменил.
Процесс буксовал, Лукас мрачнел, но Марша оставалась бодрой, поддерживала его и терпеливо приносила ему ужин к телевизору каждый вечер: либо что-то из полуфабрикатов, либо сэндвичи с тунцом с обрезанными корками, как делала его мать. Марша не всегда точно понимала, что происходит в множащихся черновиках, но она воодушевляла Джорджа продолжать работу и держаться своего видения фильма. «Джордж знает, кто его зрители», – объясняла она. Тем не менее, если сценарий становился скучным или слишком запутанным, она не боялась открыто говорить об этом. «Я правда жестока, – признала она, – но я говорю только то, что он сам уже знает»[658]. Джордж кривил губы, но принимал ее предложения всерьез. Как Марша не раз доказывала, когда дело касалось сюжета, инстинкт ее не обманывал.
Лукас хотел слышать мнения друзей, которым он доверял, в том числе Милиуса, Хайков и Копполы. Он искренне интересовался их комментариями, мог улететь в Лос-Анджелес только с дезодорантом и сменой белья, чтобы провести ночь у Хайков за обсуждением написанного. «Джордж брал свои заметки и отправлялся по всем друзьям, – вспоминал Хайк. – Затем улетал домой и снова переписывал [“Звездные войны”]». Большинство из них по-прежнему считали сценарий малопонятным; однако Коппола почти не предлагал правок. «Я думаю, сценарий потрясающий», – убеждал он Лукаса[659].
Кстати, Лукас и Коппола оттаяли друг к другу; в интервью, вышедшем в «Филм Куотерли» той весной, Лукас описал их отношения как искренне теплые, почти братские. «Мы более или менее работаем вместе как соавторы… Перекидываемся идеями, ведь мы диаметральные противоположности. Я больше сосредоточен на графике-кинематографичности-монтаже, а он на сценарии и актерской игре. Так что мы дополняем друг друга и доверяем друг другу, – рассказывал Лукас. – Половину времени он говорит, что я несу бред, а другую половину я говорю ему, что он несет бред. Но это совсем не так, как если бы вам диктовал продюсер. Например, Фрэнсис говорит: “Вырежь эту сцену, она совсем сюда не ложится”. А я отвечаю: “Ты что, сбрендил? Это же моя любимая сцена!” А он: “Ладно, мне-то что? Ты ведь все равно идиот”. Вообще он называет меня вонючим парнишкой. Он говорит: “Ты вонючка, делай что хочешь”. А я отвечаю ему тем же. И никто не обижается. Мы отлично коммуницируем – всегда должен быть тот, на ком можно проверить свои идеи и получить совет, который ценишь»
