Джордж Лукас. Путь Джедая - [14]

Лукас не увидел и не услышал «Шевроле Импала», который несся по встречной полосе с семнадцатилетним Франком Феррейрой за рулем. «Импала» влетела в маленький «Фиат» сбоку на полной скорости. «Бьянкина» перевернулась несколько раз, затем врезалась в огромное ореховое дерево; искромсанный металл намертво обвился вокруг ствола. Тщательно доработанный Лукасом двигатель вывалился из расколотого каркаса автомобиля, заливая маслом и охлаждающей жидкостью раскаленную от солнца землю Модесто[145].

2. Гики и нерды. 1962–1966

Дороти была дома. Она услышала визг тормозов и страшные звуки, с которыми переворачивалась «Бьянкина», и затем грохот удара об ореховое дерево. «Моих родителей это едва не убило, ведь это все произошло прямо у въезда, и мать все слышала, – вспоминает Кейт Лукас. – Она… вышла посмотреть, что случилось… а там ее сын»[146].

Обломки автомобиля выглядели чудовищно – фотография места аварии появилась на первой странице «Модесто Би» на следующее утро. Но в момент столкновения с деревом Лукас чудом оказался не в машине. Когда «Бьянкина» перевернулась в третий раз, гоночный ремень Лукаса – тот, что он сам так аккуратно вмонтировал, прикрепив к полу толстой металлической пластиной, – не выдержал и лопнул. Лукаса выбросило из автомобиля прямо перед столкновением, и он приземлился на грудь и живот с такой силой, что тут же потерял сознание. От удара о землю у Лукаса сломалась левая лопатка и были повреждены легкие; пульс стремительно падал, наступил травматический шок. Ранения были тяжелыми, но, если бы гоночный ремень не лопнул, Лукас остался бы калекой на всю жизнь или даже погиб внутри «Бьянкины»: машина ударилась об ореховое дерево так сильно, что оно наклонилось на сорок пять градусов, и корни вылезли наружу.

Приехала «Скорая помощь» с ревущими сиренами, и Лукаса помчали в городскую больницу Модесто, которая находилась неподалеку. По пути цвет лица Лукаса сменился с бледного на синий, и его начало рвать кровью. Открытый порез на лбу кровоточил, заливая кровью лицо и окрашивая воротник рубашки. Выглядело это страшно. В больнице Лукаса немедленно осмотрел главный диагност, доктор Пол Карлсен, чтобы оценить масштабы повреждений. К удивлению врача, состояние Лукаса оказалось лучше, чем подозревали на первый взгляд. Обследование не выявило никаких внутренних кровоизлияний, кроме кровотечения из ушибленных легких. И за исключением нескольких мелких переломов все было в порядке.

Лукас очнулся спустя несколько часов на больничной койке с кислородной трубкой в носу. Еще несколько трубок тянулись к катетеру в его руке – через них ему делали переливание крови. Мать, едва не лишившаяся чувств при виде его ран, стояла возле постели вместе с сестрой Венди. Лукас смог только вымолвить дрожащим голосом: «Мам, я что-то натворил?» Дороти Лукас разрыдалась[147].

Разбитый «Фиат» Лукаса погрузили на эвакуатор и отправили на утилизацию. «Большинство ребят в школе подумали, что я умер, – рассказывал Лукас позднее. – От моей машины остался раскуроченный каркас, и его увозили по главной улице, где я обычно ездил… Все решили, что я погиб»[148]. Учителя из старшей школы сжалились над ним, считая, что молодой человек не выживет. «Все, кто собирался меня завалить, выставили удовлетворительные оценки. В общем, аттестат я получил только потому, что все думали, будто я все равно умру недели через три»[149].

Следующие четыре месяца Лукас в основном провел в постели, восстанавливаясь после травм. Он много размышлял – об аварии, о жизни, о вселенной и своем месте в ней. Он понимал, что его спасла поломка того самого гоночного ремня, который он установил для своей же защиты. «Самое главное, я осознал, что наши жизни висят на тонкой ниточке, – рассказывал Лукас, – и мне страшно захотелось сделать со своей жизнью что-нибудь стоящее». Это напоминало экзистенциальный кризис, который он переживал в шесть лет – «Кто я? Какое место у меня в этом мире? Что происходит вокруг нас?» – но теперь казалось, что он на пути к ответам на эти вопросы. «Я попал в аварию, которую по идее невозможно пережить, – вспоминал он. – Так что я говорил себе: “Что ж, я здесь, и теперь каждый мой день – дополнительный день. Мне дали дополнительный день, и я должен использовать его по максимуму. А завтра у меня будет уже два дополнительных дня…” А как еще рассуждать в такой ситуации? Ты получил подарок. Каждый новый день – подарок. И надо извлечь из него максимум»[150]. Это было «почти как начать жизнь заново»[151].

Вопрос о том, что же делать с этой новой жизнью, нельзя было воспринимать легкомысленно. О карьере гонщика скорее всего следовало забыть. «До первой аварии ты совершенно не чувствуешь опасности, не понимаешь, насколько близок к краю, – объясняет Лукас. – Но как только ступаешь за край и видишь, что же там, на другой стороне, твой взгляд на происходящее меняется… Ты осознаешь, каким может быть будущее [в автоспорте] – скорей всего карьеру ты закончишь гибелью. И я решил: наверное, это все же не для меня»[152]. Лукас всю жизнь любил автомобили, но гонки остались в прошлом. «Мне нужно было понять, чем еще заняться, – сказал он, – если не оставаться автомехаником»