Джонни Тремейн - [84]

Миссис Бесси нашлась:

— Хотела бы я дожить до того дня, когда буду гордиться знакомством с этой вашей Иззи!

Цилли отнеслась к предстоящей разлуке спокойней, чем Джонни ожидал. Теперь он понял, что самое страшное для неё произошло уже несколько месяцев назад, когда сёстры впервые попали к Лайтам. Она давно уже потеряла Исанну.

— Вот что, Цилла, — сказала мисс Лавиния, — я хочу, чтобы ты побыла с Исанной на прощанье. Ты хорошая девочка, Цилла, лучше Исанны, я знаю, да мне-то приглянулась именно она. Иди же с ней и помоги ей собрать вещи.

Цилла молча присела в ответ и отправилась наверх вместе с Исанной, которая снова принялась плакать.

— Ступайте и вы, — капризно обратилась Лавиния к миссис Бесси. — Я хочу поговорить с Джонни наедине.

Миссис Бесси поднялась с удобного кресла и закрыла за собой дверь.

Молодая женщина наконец села и тихим голосом, как бы про себя, произнесла:

— Мне нужно поговорить с вами, Джонатан Лайт Тремейн.

Джонни удивлённо поднял глаза на неё.

— Перед отъездом я хотела кое-что вам сказать. Во-первых, папа не собирался завладеть вашей чашкой. Он искренне думал, что вы пытаетесь его обмануть, что вор, укравший чашку, подговорил вас выдать себя за пропавшего родственника, представив чашку в качестве доказательства. Ваша матушка в самом деле увезла одну из этих чашек из Бостона. Папа не упомянул это обстоятельство на суде. Он дал понять, что чашек всего было только четыре.

— Не «дал понять», — перебил Джонни, — а присягнул перед судом.

— Ну, всё равно! Не перебивайте меня. Видите ли, он не знал, что у его племянницы, Винни Лайт, был ребёнок. Родные вашего отца сообщили папе, что матушка ваша и отец оба погибли от холеры почти тотчас по прибытии в Марсель. Ваш отец был корабельным хирургом, а здесь, в Бостоне, — военнопленным. Птица небольшая, как видите, — прибавила она презрительно, — ни титула, ни денег особенных. А Винни Лайт в него влюбилась. Его всюду принимали, несмотря на то что он был военнопленным. Но Лайты, конечно, и слышать не хотели о таком браке. Он был француз, католик. И они ей сказали, что, если она убежит с ним, она не получит ничего, и чтоб она не думала возвращаться.

— А она уехала с ним?

— Винни потеряла голову и уже не могла остановиться. Капитан корабля обвенчал их. Со своей стороны, родные её мужа не пожелали признать её — с их точки зрения она была еретичкой. Потом умер ваш отец. Папе сообщили — деда вашего к тому времени уже не было, — что умерли оба. На самом деле родня лекаря послала Винни в монастырь в надежде, что монахини там обратят её в католическую веру. Там-то, через три месяца после смерти вашего отца, вы и родились. Вы родились в монастыре, на юге Франции. Странно, правда?

— Почему вы называете мою мать «Винни»?

— Все её так звали. Винни Лайт — самая взбалмошная, самая красивая девушка в Бостоне. Я была тогда ещё школьницей, но помню, как она была хороша, жизнерадостна! Ах, если б вы её видели!..

— Но я же знал её…

Джонни вспомнил милое, печальное лицо своей больной матери. Неужели она когда-то была взбалмошной красавицей Винни Лайт? Мама, которая без конца шила, стежок за стежком, ради того, чтобы её Джонни мог жить. Собственная жизнь её кончилась. Вот она учит его читать. Шьёт ему блузы — те самые. За несколько лет она изменилась до неузнаваемости, настолько, что рискнула даже вернуться в Бостон, где ей было легче воспитывать своего мальчика и выучить его какому-нибудь ремеслу. Джонни представил себе, как она договаривалась с Лепэмом; вспомнил, как она сказала с улыбкой, что, когда умрёт, он должен будет пойти к старому мастеру.

— Когда я впервые увидела вас, — продолжала Лавиния, — меня поразило одно обстоятельство. Некоторое время я не предпринимала ничего, но этой весной я попросила одного из капитанов моего отца, направлявшегося в Марсель, поразведать там кое-что. Я это сделала без ведома папы. Он был уже так болен, что его нельзя было беспокоить, но я знала, что он захочет восстановить справедливость.

— Конечно, — как и тогда, когда он присягал, что чашек было четыре.

На её лице вспыхнул румянец гнева.

— Говорить буду я. И не смейте осуждать самого замечательного человека на свете!

На этот счёт у Джонни было своё мнение.

— Вы говорили о каком-то обстоятельстве, на которое вы обратили внимание. Что же это было за обстоятельство? — напомнил Джонни.

— То, как у вас растут волосы — мысиком. У неё были тёмные волосы, и мысик этот был очень красив. И потом на суде, у мистера Дана. Я заметила, что у вас её походка — лёгкая, как у дикого зверя, у пантеры, а впрочем, — она передёрнула плечами, — может быть, просто кошачья. Моя кузина вызывала у меня такое восхищение, что я, вероятно, склонна преувеличивать.

— А что узнал ваш капитан?

— То, что я вам сказала. И ещё одну вещь. Ваш отец, корабельный лекарь, стыдился того, что он военнопленный, и поэтому называл себя здесь Латуром. Вот почему ваше имя — Тремейн — ничего нам не говорило.

— И это моё настоящее имя, да?

— Да. Но у меня мало времени. Я всё рассказала папе вчера. Он слишком болен, чтобы говорить с вами. Но он хочет, чтобы вы знали, что он не обманывал вас преднамеренно относительно чашки и не думал, что… крадёт её у вас.