Джонни Тремейн - [26]

Цилла сказала счастливым голосом:

— Я знаю, что ты не вор.

— Разумеется, нет. Смотри же, что я тебе принёс… вот тебе мелки.

Он выложил их на стол.

— Мне?

— И ещё книжку с картинками. Смотри, Цилла, тут шрифт такой хороший, ты живо выучишься читать.

— Ах, Джонни, взгляни, ну взгляни, какой смешной человечек! Видишь, какие у него малюсенькие пуговицы на сюртуке? Вот никогда не думала, что у меня будет своя собственная книжка с картинками!

Он извлёк лимоны из ветхих своих карманов. Исанна прыгала вокруг него, как щенок:

— Лаймы! Лаймы!

Лимоны покатились по полу. Все трое стали за ними ползать. Цилла за сестру радовалась едва ли не больше, чем за себя. Но всех счастливей был сам Джонни. Впервые за всё это время он совсем забыл о своей покалеченной руке. Словно ничего не случилось, и они трое, он, Цилла и Исанна, были снова заодно.

Он дразнил маленькую девочку, притворяясь, будто не собирается дать ей лимоны, а хочет положить их обратно себе в карман. Но она прекрасно понимала, что они предназначены ей. Она обвила его руками, прижимаясь к нему и целуя в ворот рубашки — выше ей было не достать. Он хотел поднять её в воздух и держать над головой, пока она не скажет «пожалуйста», и протянул было руки.

Вдруг радостные крики Исанны превратились в исступлённый вопль.

— Не трогай меня! Не трогай меня своей противной рукой!

Джонни остановился. Такого ему ещё никто не говорил. Он стоял как вкопанный, спрятав руку в карман. Цилла тоже замерла, как была, согнувшись над кухонным столом с лаймом в руке.

— Ах, Исанна! Как не стыдно?!

Нервная девочка продолжала вопить:

— Уходи, Джонни, уходи! Я ненавижу твою руку!

Цилла шлёпнула её, и она разрыдалась.

Джонни ушёл.

5

Он был уверен, что девочка выболтала лишь то, что чувствовали все. Он был в отчаянии. Опять зашагал он по улицам, стремясь усталостью заглушить мысли. Долгая сентябрьская ночь застигла его возле городской заставы. Впереди в полумраке смутно вырисовывала единственная дорога, пересекающая вязкую равнину соединяющая Бостон с материком.[7] А вот и виселица, та самая, на которой, по предсказанию миссис Лепэм, ему предстояло кончить свои дни. Джонни пошел прочь от этого пустынного места. Он немного оробел от соседства виселицы и кладбища самоубийц. Он побрел по солёным болотам, окружающим выгон, и кружным путем вышел на Маячный холм. Там он забрался в фруктовый сад и немного отдохнул. Он не знал, кому именно принадлежал этот сад, то ли мистеру Лайту, то ли мистеру Хэнкоку, — их дома стояли рядом. Он видел блеск свечей, озарявших окна обоих домов, входящих и выходящих гостей, слышал звуки клавикордов. Но в ушах его еще звенели слова, сказанные Исанной. В свое время он приучил себя не плакать, а теперь был бы рад слезам. Затем он прошел в только начинавший тогда заселяться Западный Бостон. За чумной больницей какие-то люди при свете фонаря поспешно рыли могилу. Он покинул Западный Бостон и, обойдя грязную Мельничную бухту, вернулся в свой Северный Бостон. Там он слышал, как городская стража стучит палками и шаркает башмаками по булыжной мостовой Корабельной улицы. Закон запрещал подмастерьям бродить по городу в такой поздний час. Он проскользнул на копсхиллское кладбище и там притаился, ожидая, когда стихнут шаги.

— Ровно час, ночь тёплая, ясная! — возвестила стража.

И в самом деле, ночь была ясная и тёплая, и провести её под открытым небом, в котором ярко горели луна и звёзды, не так уж страшно. Кругом покоились достопочтенные граждане Бостона. Могильные камни над ними стояли плотно, плечо к плечу. После Маячного холма это была самая высокая точка Бостона.

Здесь, поближе к Корабельной улице, была похоронена и его мать. На могиле не было никакого знака, но Джонни разыскал её и бросился на землю. И вдруг заплакал! До сих пор это ему не удавалось. Выкрик Исанны лишил его последних сил. Он плакал и оттого, что ему было жаль себя, и оттого, что он представил, как горевала бы его мама, если бы знала о его беде. «Я не гожусь ни для одной порядочной работы. И никогда уже не буду серебряных дел мастером, даже часовщиком не буду. Друзья боятся прикоснуться к моей омерзительной руке!»

Но ни луне, ни звёздам на небе, ни мертвецам, которые покоились в земле, не было до него никакого дела.

Тогда он лёг плашмя, уткнувшись лицом в землю, и, всхлипывая, повторял, что бог отвернулся от него. Должно быть, судорожные рыдания принесли ему некоторое облегчение. Он не заметил, как заснул.

Вдруг он выпрямился и сел — сна как не бывало. Луна висела где-то совсем рядом. Он различал гербы и рельефы на могильных камнях, окружавших его. Ему казалось, что кто-то его окликнул. Он стал прислушиваться. Что говорила ему когда-то, очень давно, его матушка? Если когда-нибудь он окажется в безвыходном положении и сам господь бог от него отвернётся, тогда, и только тогда чтобы Джонни обратился к мистеру Лайту. И ему вдруг припомнился милый, знакомый голос матери. И на мгновение ему показалось, что в лунном сиянии мелькнуло её дорогое, любящее, нежное, всепонимающее лицо.

Долго просидел он, сжав колени руками. Теперь он знал, как ему поступать. Сегодня же он отправится к купцу Лайту. Он снова лёг и на этот раз забылся глубоким сном; больше ему ничего не снилось и ничто не тревожило.