Джонни Тремейн - [23]

Тут, так же как у них на Хэнкокской пристани, одна сторона была сплошь застроена конторами, складскими помещениями, сараями для парусов и лавками. Другая оставалась открытой для того, чтобы суда могли приставать. Матросы, грузчики, такелажники и прочий рабочий люд были уже за работой. Джонни стал ждать — и ждал, как ему казалось, долго. Наконец начали прибывать клерки, отпираться конторы банков, сниматься цепи с дверей складов.

Но вот появились и купцы. Шли по Королевской улице — румяные, с двойными подбородками. Все-то их знали, все-то с ними здоровались! Ехали в каретах, в колясках. Попадались физиономии кислые, с настороженными глазками. Иные шли вразвалку — прежде чем стать купцами, они, видно, были моряками, капитанами торговых кораблей. Мимо Джонни с Королевской улицы на Долгую пристань въехала знакомая двуколка с фамильным гербом на дверцах; в неё была запряжена та же серая лошадка, которая тогда, в июле, доставила Джона Хэнкока к дому Лепэмов. Мистер Хэнкок приобрёл Хэнкокскую пристань недавно, и главная его контора ещё оставалась на Долгой пристани.

На мистере Хэнкоке, верно, сюртук вишнёвого цвета, подумал Джонни. Он сам правит лошадью; вот он выскакивает из двуколки и велит своему расфуфыренному негритёнку привязать лошадь. Джонни решил начать с самых богатых купцов, постепенно снижаясь. Купца Лайта он, разумеется, пропустит. Первым делом он обратится к Джону Хэнкоку.

С места, где он сидел, было видно, как медленно причаливает какой-то большой корабль. Нет, это не береговое судно, не какое-нибудь судёнышко с Сахарных островов: кроме обычных грузчиков и носильщиков, встречать это судно пришло множество изящно одетых молодых людей.

Рядом с Джонни раздалось тяжёлое дребезжание большой кареты, и кучер, свесившись с козел, покрикивал на простых смертных:

— Дорогу! Дорогу!

Чёрные кони, блеск серебряной сбруи, громыхание рубиновой кареты по мостовой и знакомая эмблема на дверце: восходящее око. В глубине кареты смутно виднеется сам купец, Джонатан Лайт. Вероятно, он только что узнал, что прибывает его судно, и поспешно покинул свой дом на Маячном холме. Он поправлял кружевное жабо.

Джонни встал и пошёл вдоль набережной — поглядеть. Никто никогда не запрещал ему смотреть на Лайтов, но всякий раз ему самому становилось отчего-то совестно. Он узнавал их всех издали и всё про них знал. Знал, что у мистера Лайта сломан передний зуб. Знал, что миссис Лайт умерла, что два сына его утонули в отрочестве, а две дочки умерли в младенчестве: это он вычитал на шиферных могильных плитах на копсхиллском кладбище. Знал, что, кроме городского дома на Маячном холме, у них был ещё загородный дом в Милтоне. Джонни знал также и то, что мисс Лайт провела лето в Лондоне и теперь возвращается в Бостон.

Это была молодая женщина необычайно высокого роста, но при этом стройная и грациозная. Сейчас она медленно ступала по сходням той величавой и немного нарочитой походкой, что была в то время принята у дам высшего общества. Как часто бывало, что Джонни остановится где-нибудь посреди улицы и любуется ею: он — один из многочисленных зевак, она — светская красавица! Странная, сильная и немодная её красота вызывала в нём восхищение. Она была слишком крупна, к тому же в те времена почётом пользовались золотые локоны и розовая кожа. А у неё были прямые чёрные волосы, которые она пудрила и завивала только перед тем, как ехать на бал. Кожа её по контрасту казалась мёртвенно-бледной. Черты лица чеканны и строги. Недаром в стихах, которые слагались в её честь в Лондоне, да и здесь, в Бостоне, её всегда сравнивали с классическими богинями.

Но был в её мраморной красоте небольшой изъян: между размашистыми чёрными бровями, круто спускающимися к переносице, ютилась крохотная вертикальная складка — словно резец на мгновение выскользнул из руки ваятеля. Странное впечатление производила эта морщинка на челе у молодой девушки! Во всяком случае, для душевного спокойствия её близких, да и для её собственного, складка эта ничего хорошего не предвещала. Сейчас мисс Лайт сияла улыбками, приветствуя молодых людей, которые пришли её встречать. Джонни не обратил внимания на её наряд, зато скорняки, портнихи, белошвейки, перчаточники и ювелиры — все знали, что бостонская мода предстоящего сезона зависит от того, что Лавиния Лайт привезла из Лондона.

— Папа! Папа! — закричала она вдруг.

Подлинное чувство послышалось в её голосе, а в глазах затеплился мягкий свет — ни один из молодых людей не удостоился такого взгляда. Она кинулась на шею отцу, как самая обыкновенная деревенская девушка, которая радуется, что приехала наконец домой.

Джонни мысленно пожал плечами, не желая поддаваться ни чувству восхищения, ни зависти. Нарядная кукла! Жердь, к которой горох подвязывать! По сравнению с Медж и Доркас, которых Джонни преподносили как образец женской красоты, мисс Лавиния, конечно, казалась тощей. И потом, у неё скверный характер! Пусть подавится своими пирожными, сливочным пудингом, фаршированной индейкой и горячими булочками! Его терзал голод. Он забыл про Лавинию Лайт, представив себе изумительные блюда, которыми она могла бы подавиться.