Джонни Бродвей - [23]

Излишне упоминать, что уткнувшиеся мне в живот сабли были отнюдь не бутафорскими, поэтому я решил, что разумнее будет дать деру. Ныряя в ближайший переулок, я прикинул, что моя удача начинает мне слишком часто изменять: я оказался окруженным целым батальоном солдат, мои собственные соратники воспользовались мной как трамплином, и я в течение нескольких минут наткнулся на двух офицеров, которые единственные во всем гарнизоне Циньдао могли меня опознать. Амулет мистера Пиня, рассудил я, решительно повернулся в сторону инь, поэтому, удирая, я умудрился залезть в карман, вытащить портсигар и одной рукой извлечь амулет. Я лизнул его, спустил крагу на волосатой ноге моего пленника и приклеил к ней бумажный квадратик.

Услышав за спиной приближающийся грохот подкованных ботинок, я заключил, что мой пленник лишь замедляет мой бег, поэтому я сбросил его, а сам припустил с удвоенной скоростью. Когда он грохнулся о мостовую, я услышал его возглас: «Отодокои!», что по-японски означает примерно следующее: «У-упс, кажется, я так навернулся, что надо мной теперь будут смеяться до конца жизни!» Я бы охотно пожалел его в тот момент, если бы не был так занят, усердно жалея сам себя.

Едва сбросив свой живой щит, я тут же услышал звук передергиваемых ружейных затворов, который придал дополнительный импульс моему полету. Затем до меня донесся голос молодого офицера, излагавшего что-то насчет моего сомнительного прошлого — с чем, честно говоря, я не стал бы спорить, но ружейный выстрел оборвал его на половине тирады, из чего я заключил, что бедолага выбрал плохой момент, чтобы встать на ноги, а я выбрал как раз хороший момент, чтобы избавиться от плохого джосса. Мимо меня просвистело еще несколько пуль, но я успел проворно добежать до угла, исполнить поворот на девяносто градусов в стиле Чарли Чаплина, ухватившись за водосточную трубу, и, обнаружив перед собой пустынную улицу, понесся прямиком к свободе.

С Ю-лан я встретился за закате. Она поджидала меня на кладбище с несколькими актерами, которые выглядели словно персонажи героической картины — стояли на страже, сжимая свое бутафорское оружие и вглядываясь в сгущающиеся сумерки глазами, доблестно сверкавшими из-под насупленных бровей… во всяком случае, такими они мне показались. Даже молодой Чиянь был там, гораздо менее заносчивый, чем обычно.

— Ты невредим! — сказала Ю-лан, падая в мои объятия.

— Как баржа? — спросил я, целуя ее.

— Баржа в порядке и мастер Чиянь тоже, — сказала она, высвободив губы. — Мы перенесли место стоянки и после захода луны собираемся выскользнуть из гавани на приливной воде, не зажигая огней.

— А когда луна садится? — спросил я и стал вглядываться в небо, словно искал на нем нечто помимо луны, клонившейся к горизонту.

— Часа через три.

— Я постараюсь как раз в это время устроить диверсию, — сказал я, и она пристально посмотрела на меня.

— Разве ты не едешь с нами?

— Я не могу.

Если бы это было кино, при этих словах мне следовало бы выпятить грудь, как Вэллас Вуд, и патетически указать на землю; в титре, которым сменилось бы изображение, было бы написано: «Мое место здесь». Но на самом деле в этот момент у Ю-лан начал дрожать подбородок, а мне при этом захотелось разорваться на части, и, припоминаю, я начал говорить, что, мол, если их поймают без меня, то они смогут убедить врагов в своей непричастности к мятежу, а если при этом на барже буду я, то их всех подвергнут пыткам и убьют, а я не смогу перенести даже мысли о том, что ей причинят боль. А она сказала, что в таком случае останется со мной устраивать диверсию, а я сказал, что нет, это было бы слишком опасно, а она возразила, что если умирать, так вместе, а я потребовал, чтобы она не молола чепухи, и в итоге нашего разговора мы оба разрыдались, стоя посреди кладбища, а наши товарищи, деликатно отвернувшись, переминались с ноги на ногу и притворялись, что не слышат ни слова.

После того как мы немного взяли себя в руки, я отвел ее в сторонку и рассказал, что в Гонконге у меня есть местечко под названием «Джонни Бродвей», где меня знают как Чан Кунг-хао, и что если она когда-нибудь сможет оставить отца и сына Чияней, то у меня для нее всегда найдется место. Она всхлипнула.

— После революции, — сказала она. — Судя по тому, как разворачиваются события, она не за горами.

— Ты должна написать мне, как только вы выберетесь, — сказал я, а затем подвел Ю-лан к тому месту, где была закопана моя наволочка с серебром, и откопал ее. Сунув несколько горстей в карман, я отдал остальное Ю-лан.

— Чтобы выбраться из этой ловушки, могут потребоваться большие взятки, — сказал я. — Здесь достаточно денег для того, чтобы купить целую флотилию барж.

— Но тебе самому может понадобиться подкупать чиновников, — сказала она.

— Для той ловушки, в которую я могу попасть, — сказал я мрачно, — никаких денег не хватит.

Она поцеловала меня, мы обнялись и издали последний стон отчаяния. Когда я наконец оттолкнул и отослал ее к товарищам, я был готов снова разрыдаться, но вместо этого сел на могильный камень и начал сердито сверлить взглядом сгущающиеся сумерки, пока из-за могил и ивовых зарослей до меня не донесся страстный мотив из «Индейского зова любви». Я попытался ответить, но, боюсь, сдерживаемые слезы не слишком укрепили мои голосовые связки, и я сумел выдавить лишь некое бульканье, которое отнюдь не улучшило моего настроения.