Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство - [2]

Наконец он смог продолжить завтрак. Но, когда он закончил ланч и лакей сменил сервировку стола, подав к кофе почту – утренние газеты и корреспонденцию на большом серебряном подносе, – он смотрел на нее отстраненным взглядом. Она была ему неинтересна. Он вспоминал свою жизнь – всю жизнь от самых ранних моментов, которые представляют собой отдельные яркие картины, запечатленные в сознании ребенка, и которые путаются в его сознании с образами, возникшими уже позже по рассказам его родителей.

ТАК КАК ЖЕ ВСЕ ЭТО БЫЛО?

Глава 1

Крупные капли дождя сильнее застучали по оконным стеклам. Близилась полночь, но он продолжал сидеть в своем кабинете – сумрачной небольшой комнате, заставленной мебелью красного дерева с темно-зеленой бархатной обивкой и тонкой резьбой. Во рту он держал незажженную сигару, а его невидящий взгляд был обращен на большую картину «Голландские рыбачьи лодки на закате», висевшую на стене напротив. Ее краски хорошо гармонировали с густыми коричневыми тонами, которые он предпочитал для всех непарадных комнат. Его массивная голова откинута на подушку кресла с высокой спинкой, волосы уже почти совсем седые, но бакенбарды, усы и окладистая борода практически не тронуты сединой и свидетельствуют о том, что Джон Голсуорси III, как он значился в семейной родословной, далеко не старик. Да какой же он старик? Из комнаты его жены Блэнч доносились приглушенные крики. У нее были вторые роды. Он не так сильно волновался, как когда она рожала в первый раз. Три года назад она родила дочь Лилиан. Тогда он от волнения так устал, что заснул, а когда проснулся, ему сказали о рождении дочери. А сейчас он не мог заснуть, хотя мучительного беспокойства о жене не испытывал. Он стал к ней совсем равнодушен. Да и было ли его отношение к ней когда-либо другим? Или все его беспокойство было лишь о наследнике? Он женился пять лет назад в сорокапятилетнем возрасте, уже успевшим составить значительное состояние, на девушке на 20 лет моложе его. Она была дочерью Чарльза Бартлета – «мирового судьи» в гр. Вустершире. Их семья проживала в небольшом живописном городке Реддиче, несколько южнее Бирмингема, местности, славящейся особой красотой женщин. И, хотя он к тому времени стал весьма известным в Лондоне поверенным, не говоря уже об изрядном капитале, все же он был выходцем из девонширских «йоменов». Шесть поколений его старинного фермерского рода жило в окрестностях Плимстока и Уэмбри. Первое упоминание о них относилось к Эдмунду Голсуорси, умершему в 1598 г. в Плимстоке. Когда ему самому исполнилось 16 лет, его отец, плимутский торговец, чьи дряхлые суденышки плавали в страны Средиземноморья за фруктами, кожами и винами, послал его учиться юриспруденции в Лондон вместе с восьмью другими своими сыновьями. К этому времени их мать уже умерла, а один из братьев отца обосновался в Лондоне как строительный подрядчик. Шел 1833 год, в самом крупном в мире городе продолжался строительный бум, и семейство Голсуорси все больше богатело. Оно инвестировало свои средства в земельную собственность, когда быстро растущий средний класс двинулся из центра столицы в Бейсуотер и Кенсингтон и самоутверждался, возводя там огромные роскошные, но безвкусные особняки.

Вскоре Джону Голсуорси III удалось сдать экзамены на стряпчего, и он получил право заниматься адвокатской практикой. Он помнил, какой обед он устроил в честь этого события – он начался с целого бочонка устриц. А был он тогда худой, как щепка, и, правда сказать, так никогда и не потолстел. Постепенно он вошел в правление многих компаний, которые были основаны членами его обширного семейства. Год шел за годом в интенсивной напряженной работе, в которой он полагался только на свои силы. Природное здравомыслие и умеренность ограждали его от финансовых взлетов и падений, так характерных для большинства молодых людей. В силу известного закона притяжения деньги шли к деньгам, и с каждым годом он становился все богаче. Но ему некому было оставить свой капитал, и у него не было никакой цели, ради которой ему стоило бы продолжать наживать деньги, что было и его религией, и образом жизни. К тому же в нем всегда были сильны чувства семейственности и чадолюбия, и к его зрелому возрасту они снова проявились и воплотились в этом его чувстве к очаровательной дочери «мирового судьи». Да, она была красивой девушкой и на двадцать лет моложе его, и она согласилась на его предложение. Но любила ли она его? Сейчас, по прошествии всего пяти лет со дня свадьбы, он не мог с полной уверенностью ответить на этот вопрос. К тому же она была дочерью «мирового судьи», как известно исполнявшего не только судебную, но и административную власть. И назначались они, эти судьи, не кем-нибудь, а самим канцлером королевства по представлениям лорда-наместника графства из числа наиболее крупных землевладельцев. А его положение, положение стряпчего, не имело социального веса. Он должен был бы быть для их семейства не больше, чем «предметом холодной учтивости». И все-таки она вышла за него замуж. Им нужна была его деловая хватка, его способности. Ее семья не ошиблась в нем, его дела идут все лучше. Вот если бы только вторая жена судьи Бартлета не передала дочери свой снобизм и мелочность. И Блэнч никогда не забывала, что он более низкого социального происхождения.