Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 5 - [39]

XXIII

Только под утро Кристиан забылась тревожным сном. Во сне ее звал чей-то голос, ее сковал невыразимый ужас, какой бывает только во сне.

Когда она проснулась, в окна уже вливались потоки света. Было воскресенье, и звонили соборные колокола. Ее первая мысль была о Гарце. Один шаг, один смелый шаг! Почему она не сказала дяде? Если бы только он опросил ее! Но почему… почему она должна говорить ем>у? Когда все кончится и она уедет, он поймет, что все к лучшему.

Взгляд ее упал на пустую кровать Греты. Она вскочила и, наклонившись, поцеловала подушку. «Сначала она будет переживать, но ведь она еще совсем девочка! Кроме дяди Ника, я никому не нужна по-настоящему!» Она долго стояла у окна без движения. Одевшись, она позвала горничную:

— Принесите мне молока, Барби; я хочу пойти в церковь.

— Ach, gnadiges Fraulein, вы не будете завтрак иметь?

— Нет, спасибо, Барби.

— Liebes Fraulein, какое красивое утро после дождя стало! Как прохладно! Для цвета лица полезно, теперь ваши щечки расцветут опять!

И Барби погладила собственные румяные щеки.

Доминик, гревшийся на солнце, с салфеткой, перекинутой через руку, поклонился Кристиан и приветливо улыбнулся.

— Сегодня утром ему лучше, мадмуазель. Мы выправ… мы поправляемся. От хорошей новости и у вас на душе будет спокойней.

Кристиан подумала: «Какие сегодня все милые!» Казалось, даже вилла, освещенная косыми лучами солнца, приветствовала ее, даже деревья, трепещущие и проливающие золотые слезы. В соборе служба еще не начиналась, но кое-где уже были видны коленопреклоненные фигуры; а в воздухе держался застоявшийся тошнотворный запах ладана; в глубине собора бесшумно двигался священник. Кристиан опустилась на колени, и когда она наконец встала, служба уже началась. С первыми же звуками речитатива на нее снизошла умиротворенность умиротворенность принятого решения. На счастье ли, на горе, но она знала: судьба ее решена. Кристиан вышла из церкви, лицо ее было безмятежно счастливым. Она пошла домой по дамбе. Возле мастерской Гарца она присела на скамью. Теперь… это ее собственное, как и все, что принадлежит ему, все, что имеет хоть какое-нибудь отношение к нему.

Тихо приблизился старый нищий, давно следивший за ней.

— Милостивая госпожа! — сказал он, заглядывая ей в глаза. — Сегодня у вас счастливый день, а я потерял свое счастье.

Кристиан открыла кошелек, но там была только одна монета — золотой. Глаза нищего заблестели.

И вдруг она подумала: «Это уже не мое; надо уже экономить», — но при взгляде на старика ей стало стыдно.

— Простите, — сказала она, — вчера я отдала бы вам это, но… теперь эти деньги уже не мои.

Он был такой старый и бедный, а что она могла ему дать? Она отстегнула маленькую серебряную брошь.

— Вам что-нибудь дадут за нее, — сказала она, — это все же лучше, чем ничего. Мне вас очень жаль, вы такой старый и бедный.

Нищий перекрестился.

— Милостивая госпожа, — пробормотал он, — дай бог вам никогда не знать нужды!

Кристиан поспешила отойти, последние слова его потонули в шорохе листьев. Идти домой не хотелось, и она, перейдя через мост, стала взбираться на холм. Дул легкий ветерок, гнавший облака по небу. По стенам сновали ящерки, завидев ее, они скрывались в щелях.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь кроны деревьев, сверкали в потоке. Земля благоухала, сверкали зеленью виноградники вокруг белых домиков; казалось, все радовалось и плясало от избытка жизненных сил, словно была весна, а не середина лета. Кристиан все шла вперед, не понимая, почему она чувствует себя такой счастливой.

«Неужели я бессердечна? — думала она. — Я собираюсь оставить его… я вступаю в жизнь. Теперь мне придется бороться и нельзя будет оглядываться назад!»

Тропинка запетляла вниз, к ручью, и оборвалась; на другом берегу она появилась снова и затерялась среди деревьев. В лесу было сыро, и Кристиан поспешила домой.

У себя в комнате она стала укладываться, просматривать и рвать старые письма. «Важно только одно, — думала она, — твердая решимость: надо иметь цель и стремиться к ней изо всех сил».

Она подняла голову и увидела Барби, которая с испуганным лицом стояла перед ней, держа в руках полотенце.

— Вы уезжаете, gnadiges Fraulein?

— Я выхожу замуж, Барби, — сказала Кристиан. — Пожалуйста, не говорите об этом никому.

Барби прижала полотенце к лифу своего голубого ситцевого платья.

— Нет, нет! Я не скажу. Но, дорогая фрейлейн, это очень важное дело; вы все хорошо обдумали?

— Обдумала, Барби? Я ли не думала!

— Дорогая фрейлейн, а вы будете богатой?

— Нет, я буду такой же бедной, как ты.

— Господи! Это очень плохо. Катрина, моя сестра, замужем; она мне рассказывает про свою жизнь; она говорит, что жить очень трудно, и если бы она до замужества не накопила денег, было бы еще трудней. Дорогая фрейлейн, подумайте еще раз! А он хороший? Иногда мужчины оказываются нехорошими.

— Он хороший, — вставая, сказала Кристиан. — Все решено!

И она поцеловала Барби в щеку.

— Вы плачете, Hebes Fraulein! Подумайте хорошенько, может быть, еще не совсем все решено. Не может быть, чтобы для девушки не оставалось никакого другого выхода!

Кристиан улыбнулась.