Джон Чивер - [4]

ТЕНОР. И тут муж срывается. Все накопившиеся в нем тревоги и обиды вдруг изливаются на жену. Почему она до сих пор не заплатила за платье, а ему сказала, что заплатила? И когда она научится бережнее обращаться с деньгами? Его положение на службе ненадежно, фирма вообще может закрыться. «Ты ужасаешься тому, что соседи в квартире 11-С планируют присвоить бриллиант, потерянный их гостьей, а сама не отдала родной сестре ни цента из наследства, причитавшегося вам обеим. И хладнокровно пошла на аборт, убила нашего ребенка!»

БАС. Чивера не зря сравнивали с Чеховым. Такое же пристальное вглядывание в людские слабости, душевную мелкость окружающих, в убожество жизни, часто спрятанное за приукрашенным фасадом. «Ведь мы не такие!» — восклицает жена, но рассказ — устами мужа — безжалостно отвечает: «Такие — и даже хуже». Не исключено, что многих читателей привлекал именно этот грустный взгляд писателя на мир.

ТЕНОР. И все же Чивер никогда не принимал позу сатирика-моралиста, выносящего обществу безжалостный приговор. Во всем его творчестве лейтмотивом проходит порыв человеческой души — столь свойственный и ему самому: стать лучше. В начале 1950-х в его дневнике появилась такая запись: «Я приближаюсь к моему сорокалетию, не свершив ничего из того, что я был намерен свершить. Не достиг даже творческого совершенства, над которым я бился все это время. Убогое положение, занимаемое мною, — не результат злой судьбы, а моя вина. Где-то в середине пути мне не хватило сметки и мужества овладеть тем, что было мне дано… Мелкость, посредственность моих трудов, безалаберность моих дней — из-за всего этого мне так трудно вставать по утрам… Каждое утро я говорю себе: ты должен ковать крепче, работать напряженнее, оставить что-то, чем твои дети могли бы гордиться… Потом провожу пять-шесть часов за пишущей машинкой, в сломанном кресле, все подвергая сомнению, начиная с себя, глядя, как рушатся стены моей души».

БАС. Легко себе представить, как человек столь безжалостный к себе мог обращаться со своими близкими. Жене приходилось терпеть постоянные сарказмы в свой адрес за плохо приготовленную еду, за жалкую учительскую зарплату, за участие в организации «Женщины-избирательницы», за «неправильное» воспитание детей. Дочь Сьюзен росла упрямой, замкнутой, толстела на глазах и была трагически далека от той белокурой стройной красавицы, какой мечтал ее видеть отец. Его любовь к ней выражалась бесконечными попреками, запиранием еды, поучениями, шлепками. От сына он требовал, чтобы тот участвовал в спортивных играх, улучшал отметки и перестал говорить и смеяться «как женщина». Сьюзен начала настоящую охоту за спрятанными крекерами, пирожками, шоколадками, сыром, рылась в шкафах и холодильнике и в результате съедала вдвое больше того, чего ей недодавали за столом. «Это была война не на жизнь, а на смерть», — вспоминала она потом.

ТЕНОР. После двенадцати лет брака взаимное охлаждение супругов стало бросаться в глаза окружающим. Холодность жены рождала в душе чувство одиночества, одиночество нужно было глушить выпивкой, от выпивки учащались случаи импотенции, они, в свою очередь, усугубляли холодность жены. В какой-то момент они даже обсуждали возможность разойтись на время. Запись в дневнике: «Я — как заключенный, пытающийся сбежать из тюрьмы неверным путем. Возможно, дверь открыта, а я все рою туннель чайной ложкой. И возможно, это только углубляет яму под моими ногами». И тут же — неожиданно — строчки, полные нежности: «Мэри утром, спящая, выглядит, как та девушка, в которую я влюбился. Ее круглые руки лежат поверх одеяла. Каштановые волосы рассыпаны. Непреходящее ощущение серьезности и чистоты».

БАС. Дневник Чивера — это, конечно, произведение особого рода. Я бы поставил его в один ряд с дневниками Кьеркегора, Толстого, Кафки. Освобожденный от тревоги «заплатят мне за эти строчки или нет?» он дает перу лететь по бумаге свободно, запечатлевая поток собственных чувств и порывов, со скоростью судебного стенографа. Сюда же вплетаются мимолетные впечатления, зарисовки уличных сценок, лиц прохожих и пассажиров в поезде, запах ветра с реки, стук каблучков по асфальту, женское плечо, покрытое загаром. Это у Хемингуэя он научился открывать колдовство, таящееся в нанизывании казалось бы случайных деталей, и наслаждаться им. Но именно дневник приоткрывает нам, как безнадежно он был прикован к самому себе. «Что я сейчас чувствую? Как выгляжу в глазах других? Как отнесутся ко мне эти люди? Где мне достать денег, чтобы оплатить растущую стопку счетов?» Даже когда он вопрошает, какими вырастут дети или как вызвать улыбку жены, все возвращается к нему, замыкается на нем самом: мои дети, моя жена.

ТЕНОР. Тютчев говорил, что цель его беспорядочного существования каждый день заключается в одном: избежать сколько-нибудь длительного общения с самим собой. Чивер же, наоборот, большую часть дня проводил наедине с собой. Даже когда он садился за пишущую машинку, ему было трудно отвлечься от себя и уделить достаточно внимания вымышленным персонажам. Именно поэтому из рассказа в рассказ у него кочуют те, кто оставил глубокий след в