«Джоконда» Мценского уезда - [56]

Наш разговор на дискотеке серьезно встревожил Толяна. Он потребовал от Льва Наумовича объяснений. Догадываюсь, что Хитрику вообще-то не составило особого труда убедить парня, что Олина сестра, роль которой я играла, просто психопатка. Но на всякий случай он решил избавиться и от Толяна. Накачав парня коньяком, Лев Наумович вкатил ему лошадиную дозу наркотика. И опять причина смерти выглядела вполне естественно — обычная передозировка. Баловство наркотиками среди «быков» процветало.

Но ситуация уже вышла из-под контроля и стала осложняться все больше и больше. На сей раз взбрыкнул Вася. Когда умерла Ольга, плотник смекнул, каким образом Хитрик решил проблему свидетельницы, и взбунтовался. Он заявил, что не хочет иметь со Львом Наумовичем никаких дел и вообще передумал продавать картину.

Глупый, глупый картинный вор! Он так и не понял до конца, насколько опасен Хитрик. Бунт на корабле пресекался капитаном флибустьеров немедленно и жестоко. Нет, пока убирать Васю было рано — ведь портрет находился все еще в его руках. А вот приструнить следовало. Что и сделали ребятки Льва Наумовича. Можно предположить, что если бы это не помогло, то в запасе у бандитов были более эффективные рычаги воздействия. Например, Васе могли напомнить, что у него есть жена и дочь. Но воспитатели слегка перестарались: плотник без памяти угодил в больницу. Дело безнадежно затормозилось. И тут я, к радости Льва Наумовича, выступила полномочным представителем товарищества похитителей портретов и предложила выгодную сделку. А дальше все уже известно.

По словам Андрея, с доказательной базой еще предстояло поработать, но перспективы у дела были обнадеживающими. При обыске в особняке Хитрика оперативники нашли целую коллекцию ядов, в том числе и тот, которым была отравлена смотрительница. Да и пальчики на шприце из квартиры Толяна оказались его. Кстати, и соседка опознала в нем гостя, приходившего к парню незадолго до его смерти. Лев Наумович, вероятно, так уверовал в свою безнаказанность, что потерял всякую бдительность и крупно наследил.

Между прочим, он собирался взять еще один грех на душу. В коньяке, которым любитель живописи предлагал мне обмыть сделку, тоже был яд. Хитрик заметал все следы, да и сто пятьдесят тысяч не хотел терять. Просто патологическая жадность! Я бы тихо преставилась от вполне естественной причины, а он спокойно ушел и с шедевром, и с деньгами. Ну не гад ли он после этого!

— Редкостная сволочь! — согласились коллеги.

Обстановка за праздничным столом становилась все более душевной. Я вещала, словно седобородый старец-сказитель. История текла как по маслу, изредка прерываемая уточняющими репликами сослуживцев. И тут новенькая остановила мой героический эпос неожиданным вопросом:

— А с дамой-то что? Ну, которая с портрета? Эх, девочка, всему свое время! Впрочем, нетерпение простительно в столь юном возрасте.

— Таинственная дама, двойник портрета, которая сначала донимала меня в качестве привидения, а потом чудесным образом материализовалась, — это особая история. По-своему даже романтическая.

Петр Старицкий, желая спрятать ценности своей коллекции, придумал остроумный ход. Обладая определенным мастерством художника, он решил просто-напросто записать некоторые картины. Это ему показалось надежнее, чем передоверять полотна чужим рукам.

Оно и понятно: многие тогда не верили, что новая власть пришла «всерьез и надолго». Вот и Старицкий считал, что надо всего-навсего переждать трудные времена. Скорее всего, план его полностью не осуществился, но главную свою драгоценность он все же успел скрыть. Портрет собственной жены — вот что Петр сделал щитом живописного шедевра. По такой примете картину легче можно найти в случае чего — вероятно, так считал коллекционер. Перед самым арестом, отправляя за границу жену и детей, он открыл Софье Старицкой секрет ее портрета. Жизнь показала, что тревоги Петра были не напрасны. Да только вот картин он уже больше вернуть не смог. Старицкий сгинул без следа, семья его обосновалась в Париже, как многие русские эмигранты, а экспонаты семейной коллекции затерялись в пыльных запасниках различных музеев. Но семейное предание о ценной коллекции, когда-то принадлежавшей фамилии Старицких, сохранилось и долгое время существовало в качестве грустной и романтической сказки. До тех пор, пока не появилась на свет Софи Селье. Ее мать, урожденная Анна Старицкая, была внучкой коллекционера. А Софи, соответственно, правнучкой. Девочка росла впечатлительной, энергичной, склонной ко всякого рода авантюрам. И кроме того, если верить старым семейным фотографиям, она была как две капли воды похожа на свою прабабку, имя которой и носила. Еще в нежном возрасте Софи услышала рассказ матери об утраченной коллекции, а в особенности о бесценной картине, и ее воображение поразилось. Девочка решила во что бы то ни стало разыскать полотно и попытаться вернуть. Со временем, кроме романтических порывов, ею стала двигать и простая расчетливость: за картину гения можно было выручить такую сумму, которая обеспечила бы приятное и безбедное существование Софи на всю жизнь. Увы, потомки Старицкого были не слишком состоятельными людьми.