Джохар Дудаев. Миллион Первый - [13]

Семьи чеченцев поражали меня своей многочисленностью, а дома (у всех кирпичные) — порядком и чистотой. Самая красивая комната — для гостей. Потолки и стены украшены лепными, гипсовыми барельефами. За домом — фруктовый сад, огород с высокими рядами больших красных помидоров, огуречными плетями, баклажанами. Иногда здесь же — небольшой загон для домашнего скота и птицы. Настоящее натуральное хозяйство в городских условиях.

Центр Грозного кольцом охватывался такими частными домами с высокими кирпичными стенами, протянувшимися далее по всей трассе. В центре жили, как правило, русские в старинных красивых зданиях или в зависимости от занимаемой на партийно-бюрократической лестнице ступени в «обкомовских», с высокими потолками просторных квартирах, а также во второклассных, «хрущевках».

Чеченцев и ингушей на работу на предприятия союзного подчинения не принимали. На нефтеперерабатывающих предприятиях и заводе машиностроения «Красный молот» рабочие получали хорошую зарплату, но трудились там, как правило, русские. Только в 70-е годы начали принимать коренное население, и то в качестве чернорабочих. Для того чтобы поддержать большие семьи, чеченские парни были вынуждены уезжать в Казахстан на сезонную стройку хозяйственных помещений в совхозах. Работали там бригадами на строительстве коровников от зари до зари, возвращаясь зачастую с безнадежно подорванным здоровьем, зато за один сезон получали иногда до 20 тысяч рублей и больше (для сравнения, автомобиль «Волга» стоил в то время 15 тысяч рублей). Некоторые из них зарабатывали себе таким образом на свадьбу.

Свадьба (ловзар) всегда была пышным праздником для всей улицы, а также для многочисленных родственников, друзей, знакомых. Дома напоминали пчелиные улья. Каждый, помимо своей, проживал, казалось, еще десятки жизней, зарождавшихся и угасавших на его глазах, подчиняясь раз и навсегда заведенному общему порядку. Ребенка с самого рождения окружали и нянчили бесчисленные дядюшки и тетушки, братья и сестры, двоюродные, троюродные. Его воспитывал целый род, и каждому из его членов он должен был безоговорочно подчиняться по праву старшинства. Зато и защита была в случае необходимости внушительной. За убитого мужчину — кровная месть убийце, за удар ножом — такой же удар, но не более. Пустяковый шрам на лице превращался в оскорбление всего рода и был предметом долгих обсуждений старейшин этих семей, и мог быть прощен только с их согласия. Судить старались как можно справедливее, и если была хотя бы малейшая возможность, улаживали дело миром.

Одна такая история — пример мудрости суда старейшин — случилась при мне.

С утра в доме поднялся переполох: женщины плакали, мужчины спешно уехали в село. Выяснилось, что один из родственников сбил ночью в тумане на проселочной дороге старую женщину. Пока довез до больницы, та скончалась. Это грозило виновнику страшной карой. Во-первых, погиб пожилой человек (в Чечне старики окружены особым почетом); во-вторых, женщина, за гибель женщины по неписаным законам кровной мести полагалось убить двух мужчин; в-третьих, на попечении ее находились двое малолетних внуков. По бывшим советским законам, сбивший женщину водитель отделался бы несколькими годами тюрьмы. Но старики приняли иное решение: водителя обязали содержать сирот вплоть до достижения ими совершеннолетия. Односельчане же должны были приглядывать за выполнением приговора. От кровной мести он был освобожден ввиду непреднамеренности наезда.

Несколько раз мы ездили в Ялхорой. Выезжали обычно на нескольких легковых машинах, а в селе Шалажи пересаживались на уазики и ехали дальше. Солнечные могильники вверху, на высоких кряжах, пчелиными сотами чернели на фоне синего неба. Туда уходили в древности во время вспышек эпидемий больные — умирать. Солнце либо излечивало их, либо довершало работу недуга, превращая тела несчастных в груду высушенных костей.

Ребята, перекликаясь, медленно поднимались на позолоченные закатом вершины холмов, окружающих долину, и стремительно съезжали вниз. Маленькие живые точки неслись, как на санках, по сухой осенней траве. Свежие блестящие полосы смятого ковыля радиусами со всех сторон тянулись к центру долины, отражая заходящее солнце. Обратно мы возвращались, привязав к крыше машины одно из гигантских высохших растений, сорванных возле развалин родовой башни, — четырехметровый «дудник». Его зонтик в полтора метра диаметром свешивался на два метра позади полого стебля, вызывая удивление прохожих в Грозном.

А летом наши поездки были еще более интересны. Один из стариков рода Дуки, семидесятилетний скотовод Амаци, жил в долине Ялхорой, в маленьком домике возле прозрачного ручья. У него было несколько коров и отара овец, которые паслись летом на этих склонах. Издалека завидев нас, он зачем-то быстро зашел в дом и уже через минуту ехал верхом нам навстречу, но, не доезжая 50 метров, спешился и пошел пешком, держа коня на поводу. Розово-смуглую, продубленную ветром и солнцем кожу лица оттенял ослепительно белый воротничок рубашки, выглядывающий из-под френча защитного цвета. «Обрати внимание, — сказал Джохар, — насколько наши старики верны обычаям и умеют встречать гостей. Он зашел в дом, чтобы надеть чистую рубашку, и спешился, как подобает, за пятьдесят метров, в знак особого уважения».