Джимми Роз - [3]

Наконец я столкнулся с человеком, который славился доскональной осведомленностью во всем том, что касалось тайных сторон жизни людей, известных в обществе. Он тут же увлек меня в сторону, к огражденной перилами церкви Святой Троицы, подальше от снующей толпы, и шепотом сообщил мне, что накануне вечером Джимми входил в один из своих домов на N-стрит, тогда пустовавший. Видимо, следовало заключить, что Джимми именно там сейчас и скрывается. Услышав об этом, я немедленно устремился в нужном направлении и вскоре остановился у того самого дома, где на стенах одной из комнат цвели розы. Ставни были закрыты наглухо, полумесяцы прорезей затянуты паутиной. Повсюду царило унылое запустение. Дорожка к подъезду была не расчищена, крыльцо замело снегом – и следов нигде не было видно. Представлялось очевидным, что если внутри и есть кто-то, то человек этот одинок и всеми покинут. Прохожих на улице почти не попадалось: уже тогда мода отвергла эти края, а коммерция еще не вторглась в былые ее владения.

Оглядевшись кругом, я тихонько постучал в дверь. Никакого ответа. Я постучал снова, на этот раз громче. Никто не отозвался… Я принялся и звонить, и стучать одновременно, однако без малейшего результата. Отчаявшись, я уже собрался было уйти, но напоследок забарабанил изо всей мочи увесистым дверным молотком, а когда выбился из сил, то увидел, как в старинных причудливых окнах соседних домов показались старомодно причесанные седые головы, обладателей которых, по всей видимости, охватило немалое изумление перед устроившим такой переполох визитером. Неожиданно, как если бы его вспугнули, глухой, хриплый голос донесся до меня через замочную скважину:

– Кто вы такой?

– Один из ваших друзей.

– Вы сюда не войдете, – ответил голос совсем хрипло.

Боже милостивый, да ведь это вовсе не Джимми Роз, подумал я, вздрогнув. Я ошибся домом. Меня направили по неверному адресу… Дабы убедиться в этом окончательно, я заговорил снова:

– Нет ли здесь, в этом доме, Джеймса Роза?

Никакого ответа.

Я продолжал:

– Я Уильям Форд, впустите меня.

– Нет-нет, ни за что! Я опасаюсь всех.

Да, это был Джимми Роз!

– Откройте же мне, Роз, впустите в дом, старина. Ведь я ваш друг.

– Никогда в жизни! Я не доверяю ни единому человеку.

– Откройте, Роз, доверьтесь хотя бы мне одному.

– Уходите, не то…

При этих словах внутри дверного замка послышался какой-то скрежет, но вставлялся в него вовсе не ключ, а, как мне показалось, длинное узкое дуло. Охваченный ужасом, я бросился бежать без оглядки.

В те времена я был еще молод, а Джимми едва перевалило за сорок. Я встретился с ним снова спустя двадцать пять лет… Какая разительная перемена! Тот, кого я предполагал увидеть – если суждено нам было свидеться вообще – сникшим, изможденным, одряхлевшим, мертвенно-бледным, но непримиримым мизантропом, – о диво! предстал предо мной с цветущими, как и прежде, розами Шираза[9] на щеках. Правда, беден он был как церковная мышь: доведен до крайней степени нищеты, беднее последнего нищего из богадельни. Он разгуливал по улицам в ветхом, латаном-перелатаном, однако же опрятном пальтишке; единственное его богатство составляли изысканные выражения – и все же он продолжал быть галантным, неизменно улыбчивым, коченеющим на ледяном ветру джентльменом.

Ах, бедный Джимми – Господь, спаси нас и сохрани, – бедный, бедный Джимми Роз!

Когда случилось несчастье, кредиторы Джимми – недавние его друзья – открыли настоящую травлю, намереваясь засадить беднягу в тюрьму. Джимми, спасаясь от преследований и не желая никого видеть, затаился, словно в берлоге, в старом заброшенном доме, где едва не лишился рассудка от одиночества, однако исцеляющее время постепенно вернуло ему душевное здоровье. Надо полагать, сердце Джимми, от природы доброе, никогда не позволило бы ему стать человеконенавистником. К тому же стремление избегать ближних, несомненно, показалось ему греховным.

Горький удел нередко ждет тех, кто продолжает лелеять в себе прежнее чувство достоинства. Что может быть горше участи того, кто раньше слыл богачом и беспечнейшим из смертных, а ныне вынужден робко и униженно жаться по углам роскошных гостиных, где его терпят только как старого чудака? Такова была участь Джимми. Судьба не сломала его сразу, но медленно и неуклонно заставила пригибаться все ниже и ниже. Неведомо откуда у Джимми взялся доход – долларов семьдесят или около того. Основной капитал он сохранял в неприкосновенности и путем всевозможнейших ухищрений умудрялся жить на одни проценты. Поселился он в мансарде и сам носил себе туда еду: кусок хлеба и стакан молока составляли всю его, единственную за день, трапезу – в том случае, если ему не удавалось ничем поживиться за чужим столом. Подчас он заявлялся к кому-нибудь из старых знакомых как раз к началу чаепития, одетый в поношенный, видавший виды, но еще приличный сюртук с нашитыми на обшлага полосками потертого бархата; края панталон внизу были замаскированы подобным же образом, дабы скрыть то, как они выглядят в действительности – словно бы их изъели крысы. По воскресеньям он взял себе за правило обедать в каком-либо из лучших домов города.