Джимми Хиггинс - [93]

Наследник миллионов замолчал. Им овладели какие-то мрачные воспоминания, и Джимми, мельком взглянув на него, заметил на его лице выражение старческой апатии.

— Я никогда никому не рассказывал о том, что произошло со мной в ту ночь,— сказал Лейси.— И не буду рассказывать, но вам я вот что скажу: знайте, когда я любил ту замужнюю женщину, это был первый и последний честный роман в моей жизни, потому что она — единственная из всех женщин — не пыталась женить меня на себе!

Конечно, для такого человека, как Джимми Хиггинс, все это было слишком мудрено. Маленький социалист уразумел только одно: что наследник несметных богатств папаши Гренича на самом деле жалкий, обиженный судьбой парень. И это явилось для Джимми Хиггинса сногсшибательным открытием. До сих пор он был уверен, что богатые — это счастливейшие люди на земле. Он ненавидел их, думая, что у них нет никаких забот, что их жизнь представляет собой сплошной праздник. Это про них сказал поэт, что

... возлежат они,

Словно боги на Олимпе, и богам сродни,

Так же к людям равнодушны, попивают свой нектар;

Ведь земля внизу, далеко, пусть пылает там пожар,—

К их сверкающим чертогам золотой лишь вьется пар.

Стрелы молний их не ранят, и с улыбкой на устах

С высоты своей взирают, как болезни, голод, страх,

Войны, злоба и стихии повергают все во прах.

И с улыбкой благосклонной внемлют песням бедняков,

Песням скорби вековечной, песням .рабства и оков,—

О! для ник все эти песни лишь набор красивых слов.

Это низшей расы песни, песни, спетые нуждой,

С ними сеет и сбирает, пот роняя трудовой,

Хлебопашец истомленный урожай убогий свой.[34]

Но ныне Джимми перешагнул через пропасть, разделяющую классы, и увидел в новом свете проблему богатства и нищеты. Теперь, после этого открытия, он будет великодушнее в своих суждениях о прочих смертных, он понял, что система, которая всех нас держит в своих тисках, сделала невозможным истинное счастье — как для тех, у кого всего слишком много, так и для тех, у кого слишком мало.

Глава XXV ДЖИММИ ХИГГИНС СТАНОВИТСЯ НА ОПАСНЫЙ ПУТЬ

I

Пока Джимми бродил по улицам французского городка, ожидая .выздоровления, на фронте продолжались кровопролитные бои. В середине июля немцы сделали последнюю отчаянную попытку перебраться через Марну, но объединенные силы французов и американцев остановили их. Вслед за тем союзные войска начали контрнаступление, атаковали германский клин с фланга и погнали бешено сопротивлявшегося врага прочь с французской земли. Вся Франция взволнованно замерла, но к радости людей примешивался страх: сколько уже было .подобных надежд за эти страшные четыре года, и каждый раз они рушились! Но сейчас можно было смело сказать, что это действительно поворотный момент. Как ни сопротивлялись немцы на каждом шагу, им все-таки пришлось очистить долину Марны, и союзники продолжали наносить им удары то тут, то там, быстро перемещая свои части и сбивая с толку неприятеля.

Обо всем этом Джимми читал в армейской газете «Старз энд страйпс» и теперь, впервые за четыре года, целиком поддерживал войну. Он мысленно присутствовал^ в каждом сражении, стиснув зубы, сжав кулаки, всей душой отдаваясь делу. Последствия наркоза прошли, и Джимми начинал уже забывать о своей ране; теперь он понял, что любые раны и даже смерть не страшны — хотя, конечно, в этом мало радости, но смириться все-таки можно, если знаешь, что это поможет обрубить зверю клыки и когти.

Раньше слово «немец» связывалось в представлении Джимми с такими людьми, как Мейснер, Форстер, Шнейдер, но теперь их место заняла огромная серая фигура над краем воронки от снаряда, с лицом, искаженным ненавистью, и со штыком на изготовке. Пожалуй, самым сильным ощущением Джимми за всю его жизнь была радость, которую он испытал в тот миг, когда сообразил, что какой-то американец всадил пулю в этого серого молодчика. Пускай будет побольше «пончиков», чтобы от их пуль свалились все серые фигуры до последней! Джимми, конечно, понимал, что политика, за которую он ратовал в Америке, преследовала совершенно иные цели, и если бы Джимми Хиггинсу в Лисвилле удалось тогда добиться своего, то не было бы никаких «пончиков», чтобы спасти Джимми Хиггинса в «Чатти-Терри»! В этом он ничуть не сомневался, и на некоторое время пацифист в нем умер.

В госпитале он прислушивался к разговорам солдат. Все они прошли сквозь те же испытания, заработали раны — кто легкие, кто потяжелее,— но это ни на йоту не сломило их дух — все как один они мечтали вылечиться и снова попасть на передовую, пака игра там еще не кончилась. Да, именно так они относились к войне: для них она была игрой, самой азартной, самой сенсационной из всех игр. Эти парни были воспитаны на футболе; футбол являлся главным предметом их обучения, и каждый год все новые сотни тысяч молодых американцев привыкали видеть в нем единственный интерес жизни. Они-то и внесли в армию и внушили миллионам своих менее счастливых товарищей, которым не пришлось учиться ни в высшей, ни в средней школе, дух и приемы футбольной игры: слаженность действий, быстроту, упорную тренировку, безоговорочную преданность друг другу, настойчивые поиски новых комбинаций, новых хитростей, при полном, главное, безразличии к тому, что можно сломать себе ключицу или повредить сердечный клапан. Лишь бы только выиграть!