Джим Хокинс на острове с сокровищами - [5]

Бывшие пираты предупредили «коллег» о том, что собственноручно выпотрошат их как куропаток, если те хоть кому пискнут о своих делишках на берегу, но… Судьба! Именно так Джим описывал то, что далее произошло.

После ограбления судна почтовика и разделения прибыли от добычи, старший Хокинс посчитал что он недополучил весьма много и в пьяном виде начал требовать от «бородачей» увеличить его долю и немедленно! Его слегка прибили и стали угрожать что засолят в бочках с солониной, для поставок на флот.

Отец Джима искренне испугался данной угрозы, особенно после того как карга «Буу!» гарантировала пятёрке пиратов что сможет быстро разделать плотную тушку этого «говорливого дурака», а негры, бывшие в банде, громко расхохотавшись, потребовали себе его гениталии и уши, для проведения какого то дикого обряда и последующего пиршества, после него.

Неделю, после инцидента, владелец «Адмирала Бенбоу» ходил боясь смотреть бывшим сотоварищам по банде в глаза. Зато когда появились объявления с требованием сообщить о том кто захватывал маяк и ставил подложные сигналы для судов на берегу, когда прибыли агенты чиновника из Шотландии, которые расследовали пропажу почтового судна с деньгами для жалования всем им, когда наконец сами «бородачи», хамски объедая «Адмирал Бенбоу», с ухмылочками сообщили отцу Джима что скоро отберут у него таверну, вместе с «титькастой жонкой» — старший Хокинс не выдержал и через старых знакомых своего отца, тайно обратился к таможенным офицерам.

Через три дня, во время большой облавы, были схвачены почти что все из банды» адмиральской команды»: «бородачей» пиратов перестреляли во время облавы или повесили сразу после скорого суда. Старуха «Буу!» отделалась какими то настойками, повышающих мужское долголетие для таможенных офицеров и главы суда и его секретаря, после чего её выпустили за недоказанностью преступлений и пожилым возрастом… Девахи, портовые проститутки, втроём отправились в тюрьму. Четвёртая же, толстуха Молли, в связи с тем что была на шестом месяце беременности и умоляла всех сохранить «её деточке мамулю», хотя до этого старалась избавиться от плода как могла — получила в виде наказания штраф и отправилась на отработки в дом судьи, который ей и выносил приговор. Троих негров решено было объявить беглыми рабами и включить в партию, что везла этих самых рабов на ямайские плантации.

Отец Джима оказался свободен и избежал опасностей, но его таверна пришла в упадок: многие бывшие знакомые, узнав чем он промышлял последнее время — старались теперь обходить стороной питейное заведение и самого его владельца в упор не замечали, на улицах городов.

Через месяц безудержного пьянства, то ли от того что избежал опасности быть расчленённым, от бывших пиратов, то ли от того что не сел в тюрьму — отец Джима начал косо поглядывать на сына и говорить матери и самому своему чаду, что тот слишком дорого обходится в прокорме, и от него нет никакой пользы.

Все клятвенные горячие заверения женщины, что сыночек отлично помогает по хозяйству в таверне, прерывались старшим Хокинсом отборнейшей руганью и вскоре добрая матушка стала бояться лишний раз вступаться за ребёнка, предпочитая вечерами просто угощать Джима чем вкусным, что смогла приготовить.

Ещё через короткое время, отец начал регулярно избивать Джима, да не случайно, как бывало и прежде не так уж что бы редко, а целенаправленно и с завидным постоянством — отец пинал тринадцатилетнего подростка, хватал его за каштановые волосы и швырял о стены таверны, отвешивал подзатыльники, дополняя их полноценными ударами кулаком.

По происшествии десяти дней подобной «науки», старший Хокинс заорал что хватит и он более не намерен держать на своей шее двоих дармоедов, и если жена ему на что ещё сгодится, то сыну пора бы уже и самому начать оплачивать себе жратву, постель и одежду, а не грабить несчастного старика ежегодными требованиями или просьбами.

Схватив Джима за шиворот, отец затолкал мальчика в двуколку и отправился с ним в Лондон.

Пробродив пару часов по различным припортовым тамошним питейным заведениям и увидев кого то знакомого, старший Хокинс вошёл наконец внутрь грязно серого, из череды проносившихся перед носом Джима, таверен и кабаков, и пробравшись к столу, за которым мрачно ухмылялся, глядя себе в стакан, какой то громила, несколько скомканно произнёс: «Вот. Товар… Сколько…?» — При этом отец держал Джима за шиворот и не давал мальчику улизнуть или спрятаться где в самом заведении.

— За этого крысёныша? — хохотнул громила. — Могу предложить пару пенсов, не более!

— Да вы что?! Холили, лелеяли, берегли как зеницу ока — смотрите: парень жилист и здоров, хотя и невысок. Но отличный трудяга, помогал мне в работах на берегу и в принципе, легко освоится на корабле! — возмущался отец Джима, всячески нахваливая свой «товар».

— Хм… — задумался его собеседник, приглядываясь внимательнее к пареньку, которого держали прямо перед ним. — Разве что судовой «пороховой обезьянкой»? На большее он точно не сгодится, даже не пытайся мне плавником скользить по ушам, понял?

Далее, в течении десяти минут, ещё о чём то спорил отец Джима с его потенциальным покупателем и наконец они пришли к соглашению: за Джима уплатили двенадцать шиллингов и мальчика тут же передали на руки нового, вызванного громиллой, высокого долговязого матроса.