Джиадэ. Роман ни о чем - [23]

Арский из своего первого ряда смотрел, как лунатик, на узкие возле щиколотки, стройные ноги Ины, двигавшейся по сцене; от них не мог оторваться взор его. В этот раз наконец ему дано было прозреть и постигнуть, в чем заключалась опошленная историческими преданиями казнь египетская.

Несомненно, она состояла в том, что таких вот, обольщавших стройными ножками, лишали их тяжелых золотых цепочек и отнимали у них опахала и звездочки их и, главное, луночки, эту последнюю тайну их невероятной обольстительности. И таким образом, подвергаемые подобной унизительной казни становились уже не тем, чем были до нее: лишенные всего, что их украшало, грубо оголенные, они сладострастно истаивали в чрезмерных усилиях, исторгая неожиданную боль своими бесстыдными вздохами…

Вот что такое египетская казнь.

Дальнейшие события развивались с быстротой, прямо-таки преднамеренно-кинематографической.

Арский хочет сделать Ине официальное предложение. Он тотчас посылает за цветами и готовится просить возлюбленную о свидании, но тут припоминает, что в хорошем обществе предложение принято делать матерям, между тем, старушка-мать Ины туга на ухо и предложение его она расслышать никак не может, да и общество хорошее нынче, кажется, отменено. Поэтому он возвращается к первоначальному проекту свидания непосредственно с возлюбленной и только решает обставить его приличествующей торжественностью, почему и спешит облачиться в свой, бывшим Henri скроенный по самой последней моде, фрок. Но, облачившись уже, Арский вдруг соображает, что им собственно надет не фрок, а фрак, то есть даже не надет, – при этой мысли он чувствует, как в нем застывает кровь, – а только был бы надет, если бы фраки, между прочим, не были упразднены революцией во славу демократического истинно-русского френчика. Тогда он, опасливо озираясь, поспешно скидывает несуществующий наряд, чтобы вернуться к своему рабочему пиджаку излюбленного серого цвета, а цветы помещает у себя на небольшом письменном столике возле писанного пастелью портрета Ины, приобретенного им на выставке.

Ина направляется к Арскому; в ее распоряжении не более часа. Вдруг ее останавливает та самая полная, недурная собою брюнетка:

– Ваш Арский, милочка, авантюрист и нахал. Могу вас обрадовать: встретил меня на улице и пристает с разными мужскими предложениями. Все знают, что я несчастная в браке и развожусь с мужем, но у меня еще найдутся, право, правозащитники; да я и сама могу меры принять. Каков? А сам упорно пишет по старой орфографии. Вы улыбаетесь, но это точно, – я от товарища Леонова узнала, знаете, коммерческий директор-распорядитель Чтосиздата, товарищ Леон Леонтьевич Леонов, член партии коммунистов с 1904 г.

– Но, кажется, двадцать лет тому назад еще не было такой партии? – робко замечает Ина.

– Ну да, не было, вот именно Леонов этот, в то время еще безусый юноша, первый и предложил ее сорганизовать; ему ЦКК поручил по мандату, – он все сам как хотел и устроил. А это кошмарное несчастье у Бернардовых? Ведь Арский…

– Простите, я очень спешу, – сказала Ина и, оставив брюнетку в недоумении, пошла от нее своей легкой походкой, грациозно перебирая стройными ногами, обутыми в черные лакированные лодочки с узким носком. Она шла, как на казнь, легко и весело, вдыхая прозрачный петербургский воздух и прижимая к груди цветы. На самом углу Надеждинской и Баскова переулка она задержалась у витрины магазина «специально дамских принадлежностей», который привлек ее внимание своей непонятной вывеской, изображавшей одно слово «Lunar». Может быть, то просто была фамилия владельца, но Ина не отличалась особенным любопытством и потому, вместо того, чтобы стараться проникнуть в тайну вывески, она с интересом принялась рассматривать великолепные тонкие чулки из шелка и самой воздушной паутинки, черные, серые, оттенка гри-де-перль и цвета бэж, в изобилии раскиданные по витринке. В то время, когда вздор ее скользил небрежно по чулкам, она удивилась странным кино-отражениям, мелькнувшим в зеркальном окне магазина.

Оглянувшись, Ина хладнокровно обнаружила, что она окружена тремя незнакомцами в масках и высоких белых колпаках поварского типа, руки которых, вытянутые по горизонтали, удлинены небольшими стальными дулами.

– Кажется, я не выражала особого желания здороваться с вами, господа, – сухо и презрительно произнесла Ина, – и кто бы вы ни были, а похоже на то, что вы мужчины, – вряд ли вы способны выиграть в глазах дамы, которой, очевидно, интересуетесь, первыми протягивая ей для приветствия ваши руки.

– Мы – фашисты. Вы – наша пленница, будьте любезны следовать за нами, – по-русски, но с необычным акцентом сказал в ответ один из трех; но еще до того, как он это сказал, все три револьвера словно по команде исчезли в широких карманах их плащей.

Усадив Ину в закрытый автомобиль, они бесшумно покатили прямехонько по направлению к Пескам.

– Говоря откровенно, – обратился к ней один из трех, – нам дано в отношении вас довольно-таки щекотливое задание. Главковерх фашистов Габриэль Муссолини, литературный псевдоним которого д’Аннунцио…

– Знаю, – прервала Ина, – я читала его «Наслаждение», оно же и «Сладострастие», это вполне посредственный роман.