Джиадэ. Роман ни о чем - [14]

Но дело даже не в этом: фантастичность так фантастичность: бог с ней. Дело в том, что роман лишен конца и это по той причине, что не начатое естественно не может быть и закончено. Начала же романа этого читатель, несмотря на свое долготерпение, все же не дождался.

Итак, автор решается наконец прибегнуть к такому «отводу» себя от необходимости придумать начало: никакого начала, чистосердечно и с решимостью признается он, нет и никогда оно и не будет написано. Пусть сетует читатель или ядовито смеется, как ему угодно: каждый сердится или веселится по-своему. Но действительно, если поразмыслить, оказывается, что принцип безначалия, поскольку оно мыслимо в достоинстве начала, то есть принципа, в данном случае в некотором отношении даже уместен.

Джиадэ не имеет начала. Джиадэ есть, иными словами, она никогда не была, из чего, разумеется, не следует заключать, будто ее никогда и не было.

И Генрих, как и другие лица, связанные с Джиадэ, также есть, поскольку он с нею связан.

Но, может быть, безначалие Джиадэ способно оказаться плодотворным в том смысле, что познавший его, то есть полюбивший Джиадэ, подобно Генриху, узнает вместе с тем и некое свое начало, дотоле непроницаемое для него, как было оно непроницаемо для Наины?

Автор верит в это и твердо знает, что любовь к Джиадэ есть истинное начало не только романа, но и жизни, наиболее чистый образ которой – образ Джиадэ.

И пусть читатель, быть может уже готовый заметить, что концы этого романа неуместно и неискусно спрятаны в воду, смягчится, поверив, что по честному авторскому смыслу именно Начала романа должны быть сокрыты в живых Водах, питавших Джиадэ.

8. Гадалка

– Помилуйте, князь, что вы говорите, опомнитесь! Неужто же вы обеих хотите любить?

– О да, да!..

Идиот

Трое вошли в приемную известной и не всегда доступной гадалки, гадавшей по руке и по картам и еще иначе. Первой была принята одна из дам, потом молодой человек, который, освободившись, тотчас увел свою спутницу. Тогда лишь старая служанка молчаливо позвала Тамару и ввела ее в небольшой полутемный кабинет.

– Сядьте вот тут, поудобнее, – сразу сказала ей гадалка. – Зеркальце это прижмите к самому сердцу и не бойтесь раздавить его: оно не из стекла. Теперь смотрите мне в глаза и сосредоточьтесь по возможности на том, что вас сюда привело. Смотрите же внимательно. Отвечайте, что видите вы?

– Его, Генриха, – сдавленным голосом произнесла бледная княжна. – Он стоит перед красивой девушкой, которую я никогда не видела. Он старается схватить ее руки в белых лайковых перчатках до локтя, умоляет ее о чем-то. Вот опять вижу их обоих.

Девушка, наклонившись, целует его в лоб долгим поцелуем и крестит неспешно. Они прощаются, расстаются. Снова туман. Но теперь он не сплошной, а прозрачный. В белых волнах его выплывает какая-то ширящаяся черная точка. Она превращается в каретку, да, в крошечную каретку с золотым гербом, запряженную четверкой летящих по воздуху лошадей. Я слышу…

– Довольно, – сказала удовлетворенная гадалка, отнимая свое чародейственное, изрядно запыленное зеркальце. – На этот раз хватит: я слишком устала, да и вам нехорошо видеть больше, чем нужно.

Тамара, словно разбуженная от сна, медленно и послушно поднялась. Она не благодарила, зная, что за гадание благодарить нельзя, но крепко пожала протянутую ей на прощание руку и вышла, смутно чувствуя, что это было не обыкновенное гадание, а что чья-то непонятная сила помогла ей действительно увидеть нечто совершенно реальное, хотя и похожее на фантастический сон.

Она чувствовала себя потрясенной не видом Генриха, стоящего на коленях перед другой, неизвестной ей женщиной, а обрывком чарующей и неотвратимо влекущей мелодии, которой начинал звучать для нее этот неведомый голос, так неожиданно оборвавшийся.

Когда они снова сошлись втроем, Наина сказала с улыбкой:

– Знаменитая ваша гадалка оказалась ничуть не изобретательней всех иных. По крайней мере, карты, которые она мне раскладывала, словно сговорившись с картами других гадалок, упорно обещали мне все то же знакомое письмо, скорую дорогу, увлечения, возможную перемену.

Тамара промолчала. Генрих же заметил:

– Мне она гадала еще и по руке. Я проживу очень долго и буду весьма почитаем людьми, женщинами же любим. Право, у меня вовсе нет причин быть недовольным.

– Вы, Тамара, пожелали остаться последней в этом святилище прорицаний, но мы еще ничего не слышали о ваших впечатлениях, – продолжала Наина все с той же своей посторонней улыбкой.

Вместо ответа Тамара подарила свою собеседницу длительным и нежным поцелуем, во время которого чуть слышно прошептала: «Узнаете после».

Генрих курил и казался задумчивым. Принесли последнюю почту. Писем не было никому из них, и это дало повод Наине вновь подтрунить над гаданием.

Надвигалась гроза, и Генрих, считавший море своей стихией, отправился любоваться видом встревоженных предчувствием близкой бури волн.

Тогда, неслышно опустившись на колени перед Наиной, княжна с лицом, сиявшим восторженной решимостью, неожиданно схватила тонкие руки актрисы и, сжимая их своими бархатисто-мягкими повлажневшими руками, сказала: