Джиадэ. Роман ни о чем - [13]

Казотт. Мне не известно, обвиняют ли меня в том, что я имел видения, но я твердо верю, что контрреволюция может быть осуществлена лишь путем молитвы.

Председатель трибунала. Удивительно, что вы посещали богослужения священника, верного конституции, которому вы не могли верить.

Казотт. Я делал это, чтобы подавать пример. Впрочем, Иуда следовал за Иисусом Христом и совершил наравне с другими апостолами немало чудес.

Оглашается переписка: «В одном пророчестве Исайи сказано, что когда Господь вернет народу его князей и его судей, все женщины будут обриты.

Я желаю, чтоб начало было сделано с герцогини Б., мадемуазель д'О, Рошеф, К., моей подруги и многих других. Мужчин погубили женщины, влюбленные в независимость и в новшества. Они заслуживали бы быть высеченными: пусть их обреют, и воля Господа будет исполнена… Вне церкви нет спасения и даже нет здравого смысла».

Председатель трибунала. Я обращаю ваше внимание на то, что из чтения ваших писем следует, что имелся план контрреволюции.

Казотт. Если план контрреволюции имелся, то это было для блага моей родины.

Оглашается переписка: «Вы не посвященный! Поздравьте же себя с этим обстоятельством. Вспомните слова: «Тайноведение подобно бурному морю, кажущемуся безбрежным». Вы уже предупреждены мною, что нас во Франции всего 8 человек, совершенно не знающих друг друга, которые без устали, как Моисей, обращают к небу взоры, голоса, руки. Мы полагаем, что нам предстоит быть свидетелями события, изображенного в Апокалипсисе, которое составит великую эпоху. Успокойтесь: это не конец мира, – это отсрочит его еще на 1000 лет. Еще не пришел срок сказать горам: “Обрушьтесь на нас”. Мы твердо знаем, что будем использованы, но то, что мы создаем, минует нас. Нужно находить утешение в деятельности. Великих и малых пророков было, как и нас, всего не более двух десятков, но то, что нам от них осталось, исполнено озарений, сверкающих через оболочку».

Председатель трибунала. Что вы подразумеваете под следующими словами вашего письма: «Нас во Франции всего 8 человек» и т. д.?

Казотт. Имея видения, я узнал о том, что нас во Франции восьмеро, простирающих руки к небу. Чтоб не удивляться этому, достаточно почитать пророков: у них сказано, что юношам даны будут сны, а старцам – видения.

Председатель трибунала. Удивительно, что для обоснования ваших видений вы ссылаетесь на религию, запрещающую их. Как звали людей, посвятивших вас в орден Мартинистов?

Казотт. Посвятивших меня нет теперь во Франции. Они недолго остаются в одном месте и постоянно путешествуют, наставляя. Мне известно, что один из наставлявших меня пять лет тому назад был в Англии.

Председатель трибунала. Ваше видение не могло ли бы осведомить вас, в каких местах он находится в данное время?

Казотт. Нет, так как мои видения духовны.

Из напутственной речи председателя трибунала:

«Ты был человеком, христианином, философом, посвященным: сумей умереть человеком, христианином, это все, чего родина твоя еще может ждать от тебя».

Рассуждение это не произвело ни малейшего впечатления на Жака Казотта. При словах: «Такого человека, как ты, не может устрашить одно мгновение», он поднял руки и, покачав головой, обратил к небу взор, исполненный смирения и решимости.

7. Начало романа

Если автор, как выяснилось, не имеет точного ответа на вопрос, кто была мать Джиадэ, то во всяком случае он не видит оснований, почему отцом ее не мог бы быть Жак Казотт, происходивший от Жана Казотт, бургундского поэта – современника Ронсара и Клемана Моро, литератор и собственник, в течение четырнадцати лет занимавший ответственный административный пост на острове Мартинике, бывший по собственному признанию членом ордена Мартинистов и гильотинированный на 75-м году жизни в городе Париже по приговору революционного трибунала.

Пряди седых волос горячо любимого отца, которые он завещал своей нежно любимой им дочурке, несомненно могли быть переданы ей в неприкосновенности во исполнение выраженной казненным последней и единственной просьбы.

Дальнейшие события жизни Джиадэ менее ясны и определенны. Во всяком случае, дождавшись окончания мистерии, разыгравшейся в Париже, она покинула прекрасную Францию и долгое время путешествовала, чаще всего в сопровождении заботливого спутника, имя которого осталось неизвестным.

Это она в назначенный срок была допущена в обитель, где само слово служение звучало для нее благословением, и это она разъезжала в крошечной черной каретке с золотым гербом.

Джиадэ заметила Генриха, когда настало время их встречи, и он полюбил Джиадэ навсегда – и в этой и в будущей жизни.

То обстоятельство, что таким утверждением вечной любви Генриха и Джиадэ автор не решается закончить, не должно бы помешать добросовестной попытке изобразить хотя бы подобие начала романа ни о чем, как автор, скромно признающийся в полнейшем отсутствии у него «фантазии», представляет себе подобное начало.

Впрочем, если бы от автора настоятельно потребовали объяснения, как могло случиться, что Джиадэ помнила о Наине и интересовалась ее судьбой в то время, как Наина не только не интересовалась судьбой своей сестры, но, по-видимому, даже не подозревала о ее пребывании на земле, – или как мог Генрих делать то-то и то-то, явно несовместимое одно с другим по общеизвестным законам пространства и времени, – то автор несомненно увидел бы себя вынужденным ссылаться в свое оправдание на «фантастичность» того или иного великого произведения мировой литературы или на то, что «художнику законы не писаны». Сославшись же, пришел бы в немалое смущение, хорошо зная, что лишь скверные, неискусные сочинители прибегали к подобным оправданиям и объяснениям, «шитым белыми нитками».