Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри - [143]

Никто не подходил близко к помещению, где находились собаки, и через несколько часов Майкл почувствовал голод и жажду. Время шло, и голод уступил место жажде. Ночью лай ни на минуту не прекращался, а к утру он перешел в жалобный вой. Майкл один не издал ни звука, безмолвно страдая в этом аду.

Наступило утро следующего дня. Время медленно тянулось, и приближалась вторая ночь. Ночная темнота покрыла собой сцены, превышающие всякое воображение и достаточные для запрещения всех представлений с дрессированными животными во всех цирках и ярмарочных палатках всего мира. Дремал ли Майкл или находился в полуобморочном состоянии, неизвестно, но как бы там ни было, он переживал всю свою жизнь — с рождения. Снова он маленьким щенком носился по широким верандам бунгало мистера Хаггина в Мериндже; вместе с Джерри он крался по опушке леса, пробираясь к отмелям реки, чтобы посмотреть на крокодилов; или же мистер Хаггин и Боб натаскивали его, и он, подражая Бидди и Терренсу, считал чернокожих богами незначительными и презираемыми и учился держать их в повиновении.

Майкл отплывал с капитаном Келларом на шхуне «Эжени» и на берегу в Тулаги отдавал свое сердце баталеру с волшебными пальцами. Затем он с ним и Квэком отплывал на пароходе «Макамбо». Баталер отчетливо выделялся на туманном фоне судов и других людей, таких как Бывший моряк, Симон Нишиканта, Гримшоу, капитан Доун и маленький, старенький А Мой. Затем появились Скрэпс и Кокки — храбрая крошка, сумевшая красиво прожить свою короткую жизнь на земле. Майклу казалось, что с одной стороны к нему прильнул Кокки, болтая всякую всячину у него над ухом, а с другой стороны Сара ведет свою нескончаемую и непередаваемую повесть. Затем глубоко где-то он чувствовал прикосновение волшебных ласкающих пальцев возлюбленного баталера.

— Что-то мне не везет с ними, — скулил Уилтон Дэвис, разглядывая своих собак. Воздух, казалось, еще дрожал от ругательств, в каких он излил свою злобу и недовольство.

— В другой раз не станешь доверяться пьянице, — спокойно заметила жена. — Я не удивлюсь, если половила их передохнет.

— Ладно, теперь не время для разговоров, — зарычал Дэвис, снимая пальто. — Надо приниматься за дело, дорогая, и ознакомиться с положением. Первым делом их надо напоить. Я дам им целую лохань воды.

В углу комнаты был водопроводный кран, и Дэвис наполнил водой большую железную лохань. Услышав звуки льющейся воды, собаки принялись выть и визжать. Некоторые пытались распухшим от жажды языком лизнуть грубо вытаскивавшую их из клетки руку. Более слабые ползли к лохани на брюхе, но были оттерты более сильными собаками. Для всех сразу не хватало места, и более сильные напились первыми, причем дело не обходилось без свар и драк — в ход были пущены даже клыки. В числе первых был и Майкл. Кусаясь и огрызаясь, он пробрался к живительной влаге. Дэвис вертелся тут же, раздавая удары направо и налево, так что доставалось решительно всем. Его жена помогала ему, разгоняя собак шваброй. Это был ад, и как только собакам удавалось промочить пересохшее от жажды горло, они снова принимались визжать и выть, жалуясь на голод и боль.

Некоторые собаки были слишком слабы и не могли добраться до воды, и им эту воду подносили и насильно вливали в глотку. Казалось, собаки никогда не утолят своей жажды. Они без сил валялись по всей комнате, но поминутно то одна, то другая подползали к лохани и принимались лакать воду. Тем временем Дэвис развел огонь и наполнил котел картофелем.

— Как здесь воняет, — заметила миссис Дэвис, хорошенько напудрив кончик носа пуховкой. — Нам придется их выкупать, дружок.

— Хорошо, милочка, — согласился ее супруг. — И чем скорее, тем лучше. Пока картофель сварится и остынет, мы с ними справимся. Я их вымою, а тебе придется их обсушивать. Вытирай их хорошенько, вспомни про околевших от воспаления легких.

Это купание было жестокой, короткой операцией. Хватая любую собаку, что была поближе, Дэвис совал ее в лохань, из которой собаки только что пили. Когда испуганная собака пыталась сопротивляться, он колотил ее по голове щеткой или бруском мыла для стирки. На каждую собаку он тратил всего несколько минут.

— Пей, проклятая, пей — на, вот тебе! — приговаривал он, окуная собаку с головой в грязную мыльную воду.

Казалось, он считал собак ответственными за ужасные условия, в каких он их нашел, и рассматривал их грязь и запущенность как личное оскорбление.

Майкл взвыл, когда его окунули в лохань. Он понимал, что купание необходимо, но в Сидеруайльде эту операцию проделывали куда лучше и основательнее, а Квэк и баталер вкладывали в нее столько любви и нежности, что купание казалось лаской, а не гигиенической необходимостью. Итак, он терпеливо сносил все, пока Дэвис скреб и мыл его, и все сошло бы благополучно, если бы Дэвис ни вздумал окунуть его с головой в воду. Майкл вскинул голову и угрожающе зарычал. Вооруженная щеткой рука Дэвиса остановилась на полдороге, и изумленный Дэвис тихонько засвистал.

— Алло, — сказал он наконец. — Погляди-ка, кто у меня в руках! Милочка, вот тот ирландский терьер, которого я достал у Коллинза. Он ни на что не годится. Сам Коллинз говорил мне это. Только на роли статиста. Выходи! — скомандовал он Майклу. — На первый раз достаточно. Но смотри, ты у меня скоро так запляшешь, что у тебя в глазах потемнеет.