Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер - [27]
«Merci, – отвечал смущенный доктор, – даст Бог, управимся». Он часто поминал Бога. Верил в него глубоко, фанатично. Пока они с Анной переходили из одной больничной палаты в другую, он, склонив голову набок, уютно уложив, словно пастор, руки на подвижном животе, поинтересовался, часто ли она ходит в церковь. Пересказывая путаную жизнь сумрачного арестанта-троеженца, бывшего дворянина, неплохого в общем человека, осведомился, сколько раз на дню она молится. И когда Анна хвалила его и осыпала комплиментами, он вдруг спросил – какого она вероисповедания. Листер не выносила разговоров о религии. И только фыркнула в ответ. На это Федор Петрович причмокнул по-немецки «nun gut», «ну-с, хорошо-с», извинился учтивым поклоном, оставил гостий и через минуту вернулся с книжицей в картонном переплете – Новым Заветом на французском языке, его скромным подарком на память о тюрьме. Такие же, на русском, доктор Гааз лично выдавал арестантам перед этапированием. Их печатали в Петербурге на средства щедрого Британского библейского общества. На титульной странице доктор написал: «Боже милосердный! Прости меня грешного!», дата, росчерк.
Вручая книжицу, попросил Анну читать Писание каждый день. Это было уже слишком – Листер буркнула по-французски: «Не могу ничего обещать. Я постараюсь – и это я вам обещаю». Он посмотрел на нее совсем по-доброму – будто не расслышал раздражения в ее голосе.
Все-таки он был ужасно трогательным и странным человеком. Казалось, эта его фанатичная страстная вера и светлая печаль в глазах неслучайны. Гааз был глубоко, трагично одинок. Говорили – живет одной работой, пожертвовал семейным счастьем. Но никакой семьи у него никогда не было. Доктор с добрыми глазами и чувствительной душой свое сердце держал на замке, открывая его лишь Богу. В нем была какая-то тайна, какая-то невысказанная личная драма, которую выдавал иногда взгляд и ощущали его современники… Они расстались добрыми приятелями. Обещали видеться, писать друг другу. Доктор Гааз по-детски махал им вслед, кланялся и придерживал пухлой рукой рыжеватый опудренный парик.
Мисс Листер не была синим чулком, ученой старой девой, чахнущей в библиотеке, не была комичной одинокой дамой, всю жизнь сидящей в скриплом кресле и штопающей носки, всегда в одном чепце и безыскусном платье. Она обожала магазины – постыдно, совсем по-женски, до потери самообладания. Часами изучала буклеты, прейскуранты, списки торговцев, методично их собирала, перевязывала ленточкой. И если бы суховей времени не рассеял по свету ее бесценные архивы, эта коллекция стала бы истинным памятником симпатичной эпохе раннего потребительства.
Портрет Августа Семена
Мисс Листер была жадным потребителем – много, с аппетитом ела (как настоящий британский джентльмен), любила крепкий порто, читала запоем и запоем покупала книги, часами гуляла по модным лавкам, до одури торговалась с упрямыми купцами и, если выгадывала рубль-другой, очень собой гордилась.
Истинный сноб, она выбирала в Москве только лучших портных, обувщиков, часовщиков, корсетье. За книгами шла к именитому Августу Семену на Кузнецкий мост. Он предлагал сочинения самых звездных русских авторов: Пушкина, Жуковского, Грибоедова – то есть тех, кого печатал сам. Анну, впрочем, интересовала не поэзия, а путеводители, ученые записки, труды по геологии, астрономии, ботанике. В лавке Семена она выискала двухтомный гид по Москве (за 20 рублей), двухтомник с картой «Путешествия по Кавказу и Грузии» Юлиуса фон Клапрота (за 30 рублей), Готский альманах за 9 рублей, третий том о Кавказе Дюбуа де Монпере, описание Константинополя и даже крохотную брошюру о горизонтальном водяном колесе (в тот же вечер прочла до корки, исчертила карандашом). Там же покупала тетради, перья, чернила и даже заказала переплет для русско-французского словаря. Но, кажется, с самим Семеном так и не увиделась. В Англии, обдумывая план стремительного покорения России, она мечтала о русских блюдах, читала мучительно сочные записки современников о застольях и пирах, умирала от приступов острого желания съесть рыхлую кулебяку, молочного поросенка, телячью голову в желе, пряники, ватрушки, кренделя. И, приехав в Москву, забегала по съестным лавкам. Не могла остановиться. В Гостином Дворе, на Кузнецком мосту, у случайных коробейников, на рынках – всюду покупала сласти, пряники, чай, яйца, мед, квас, сбитень, консервированные фрукты, сладчайший поздний крымский виноград. И радовалась как ребенок, когда хлебосольные москвичи приглашали на обеды, а после описывала их во всех лакомых подробностях – до последней сахарной крошки, украдкой подхваченной с блюдца невежливым пальцем.
Вина покупала у известного торговца, француза Филиппа Депре, бывшего капитана. В славном 1812 году он оказался волею Бонапарта в Москве, остался там, женился на богатой купеческой дочке и занялся виноторговлей. Дело пошло – помогли деньги супруги и его звучная галльская фамилия, гарантировавшая лучшее бургундское, бордосское и луарское. К Депре наведывались Пушкин, Вяземский, Гоголь, Герцен и московская аристократия. 6 ноября Листер отметила, что купила у него бутылку белого вина из Руссильона – за 2 рубля 10 копеек.
