Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер - [19]
Их повели в уютный домик, где жила сестра Вильсона, малословная блеклая дама с длинным носом. Ланч накрыли в гостиной: яйца, постная ветчина, немного вареного картофеля, безвкусный сырный пудинг, джем. Пока слуга чинно разливал великолепный колониальный чай, единственное, что в этом пресном доме имело аромат, Анна тихонько перевернула блюдце. Незнакомое клеймо – большая русская Н под короной. Вильсон поймал ее любопытный жест: «Это наш фарфор». Когда генерал произносил слово «наш», а случалось это часто, почти никто не понимал, что он имел в виду. У Вильсона было две родины – Британия и Россия, и обе любимые. «Наше» в его лексиконе могло означать – нечто английское, нечто русское или нечто шотландское. Генерал поспешил исправиться: «Это наш, русский, петербургский фарфор – с соседнего Императорского завода».
Разомлев от ланча, расстегнув тесный сюртук и откинувшись на спинку кресла, Александр Яковлевич мечтательно улыбался и курлыкал по-кошачьи о том, как хорошо, как вольготно ему живется, никто не мешает, император помогает и Россия, в сущности, хорошая страна, нужны только выдержка и связи. Но все же он очень скучает по Англии, по своему родному Эдинбургу. Между прочим, несколько лет назад он был проездом в Галифаксе – что за чудный милый город – жаль, что не мог остаться подольше. Листер оживилась, пригласила к себе в Шибден, обещала устроить поездку на шахты.
Наговорившись всласть, генерал улыбчиво по-кошачьи потянулся, быстро застегнул сюртук, надел маску начальника и резко встал – дела, увы. Ланч закончили по команде. У крыльца англичанок подхватил мастер и повел в детскую часть, гордость мануфактуры, которую оставляли гостям на десерт.
В мастерской Александровской бумагопрядильной мануфактуры
«Сейчас на мануфактуре работают 496 детей – из них около 200 девочек. Одна треть их заработка идет на содержание их воспитательного дома. Одна треть поступает мануфактуре и одна треть – им самим. Нам показали обеденную залу, построенную специально для этих нужд, – 230 футов в длину – 4 стола вдоль зала, сводчатый потолок. В корпусе воспитанниц в каждой спальне по 96 кроватей, и в последней комнате еще 6 кроватей. В корпусе стальные лестницы, туалеты, все очень чистое. Есть зала для приемов, а также личные покои императрицы и, в другом конце здания, – личные покои императора».
Около четырех часов дня Энн и Анна распрощались с Вильсоном и двинулись обратно, на свою уютную англоговорящую Галерную улицу.
Петербург закончился вечером 4 октября. Программа выполнена. Список отчеркнут. Итог подведен. Ровно двадцать дней в российской столице. Все изъездили, все исходили. Будет чем похвастаться в Шидбене. Энн вела себя сверхотлично, не мешала, не канючила, почти о себе не напоминала – ходила тихонько следом да рисовала в альбом.
Петербург Анны Листер говорил по-английски. Он был музеем, библиотекой, лабораторией, мануфактурой, напоминал ее Лондон, город ученых и букинистов, мелких газетных строчек и биржевых цифр. Но русский Санкт-Петербург ей не открылся. Салоны, маскарады, придворные балы, встречи за чаем в именитых домах (как она это любила!) – всё, чем наперебой хвастались современники, осталось за плотно закрытыми дверями. Чтобы проникнуть туда, нужны были рекомендации, но ими Анна вовремя не запаслась. Как бы понимая свою оплошность, она раздобыла в Петербурге рекомендательные письма для Москвы – они обещали красивую светскую жизнь и развлечения. Другая бумага, podorozhna, подписанная лично генерал-губернатором, гарантировала им комфортный переезд: «По указу Его Величества от Санкт-Петербурга в Москву великобританской подданной капиталистке Анне Листер из почтовых давать по четыре лошади с проводником за указанные прогоны без задержки».
5 и 6 октября собирались, паковали багаж, писали отчеты родичам, читали молитвы и нежно прощались с госпожой Вильсон. Утром 7 октября еще раз все проверили, помолились в опустошенной комнате, расцеловались с хозяйкой и погрузились в экипаж. Ямщик стегнул лошадей. Карета тяжело зарокотала по мостовой. Энн мгновенно заснула. Анна раскрыла новую карту. Теперь она думала о Москве. Петербург за окном потух.
Глава 3. Москва. 12 октября 1839 года – 5 февраля 1840 года
Пяти дней в пути словно не было. Государева дорога не замечена, не описана. Новгород, Валдай, Торжок, Тверь, Клин, лень, драка на станциях за свежих лошадей, кислые щи, сырость, клопы – ничего, ни единого слова в блокноте. Листер спешила в Первопрестольную. Торопила медлительную Энн, дергала курьера, настегивала бегливые строчки – и они сделали невероятный цирковой прыжок – из седьмого сразу в двенадцатое сентября. Пять невидимых дней, словно пара секунд, всего парой слов в дневнике: «Выехали из Петербурга в 11:55 утра. Приехали в Москву 12 октября в 15:45».
В 15 часов 45 минут их экипаж остановился на Большой Дмитровке возле дома купчихи Артемовой. На втором этаже работал уютный отель Howard’s, принадлежавший мистеру Говарду, англичанину. Однако и гостиницей, и постояльцами, и самим хозяином распоряжалась его супруга, миссис Говард. Она вышла на крыльцо встретить путешественниц.
