Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер - [120]

Утром верхом на лошадях, через пышные темные кустарники и густую траву продрались к Баракони. Листер оставила Энн рисовать и с казаком по голой горячей скале вскарабкалась к руине благородного замка: «Каменные стены раскалены – невозможно до них дотронуться». Термометр показывал +40 ℃ в тени.

Вечером они опять сбились с пути. Анна решила заночевать в Садмели. Но Энн разнервничалась, заупрямилась – она хотела ехать вперед, и как можно быстрее, они и так потеряли много времени. Листер обрадовалась: подруга наконец втянулась в ритм, полюбила скорость, ей понравилось их путешествие. Анна не понимала, что Энн думала лишь о Кутаисе, о возвращении и той выстраданной, умной, взвешенной речи, которую она произнесет перед обомлевшей, притихшей подругой. Она ей покажет.

Поздно вечером приехали в Хванчкару. Остановились на ночевку у князей Пепиани. Мужчины этого древнего семейства были все как один – высокие, красивые, осанистые, в однообразных суконных черкесках с серебряными галунами. Их жены и сестры носили бархатные грузинские платья, нежные батистовые вуали прикрывали нижнюю часть лица – когда они говорили, вуали медленно колыхались, и каждое слово обретало неуловимую красоту и таинственный смысл.

Двадцать девятого июля заехали в монастырь Саирме. Георгий, растяпа, где-то забыл буханку, припасенную в Хванчкаре, – пришлось жевать сухие лепешки с яйцами и остатками сыра и пить воду, смешанную с кислым соком давленого зеленого винограда, сорванного по дороге. Должно быть, так трапезничали хмурые святые аскеты, что жили в этих горах сотни лет назад и чьи живописные лики так пленяли Анну в церквях. 30 июля остановились на пару дней в Лайлаши – стирали белье, штопали носки, отдыхали, ходили на базар. Неугомонная Анна попросила местных показать ей, как они делают сыр, и записала процесс в дневнике: «Сырое коровье молоко, около пяти пинт, выливают в железный чан и ставят на медленный огонь. Когда теплеет, добавляют сычуг, похожий на закваску. Потом хозяйка выжимает массу руками и из творожной массы делает форму, похожую на пирог, разделяет ее и кладет эти куски сыра в емкости. Дают сыру настояться 4 дня. Энн понравился совсем свежий, а мне – четырехдневной выдержки, но эти сыры еще вкуснее при двух– или трехнедельной выдержке – тогда они становятся крепкими, как камни, и очень хорошими. Сыр по-грузински – “куали”. Мы купили один за 10 “грошей” = 20 копеек медью – длинный, цилиндрической формы, около 6 дюймов в диаметре и 1,5 дюйма толщиной».

Первого августа после короткой остановки в селе Альпана, под дождем, по шаткому старому мосту над стремительным серым Рионом, цепляясь за прогнившие канаты и едва не оступившись, они перебрались на другой берег. Дождь припустил. По отлогому скользкому холму поднялись к деревеньке Зогиши, в которой решили заночевать. На кривой главной улице было темно и безлюдно. Постучались в первую избу – никто не ответил. Постучались громче. Послышалось бренчание засова, и хлипкая дверь отворилась. На пороге возник человек в грязном исподнем – худой, изможденный, бледный как смерть, со страшными потухшими глазами. Его сильно трясло – у него была лихорадка. Он ничего не говорил – отошел вглубь, словно испарился в затхлой, удушливой преисподней. Адам посветил внутрь – на лавках и каменном полу лежали в полузабытьи, запрокинув головы, полуживые люди. Кто-то застонал. Адам метнулся из избы: «Сюда нельзя, все в горячке».

Лихорадки мучили Кавказ столетиями. Врачи не знали, что делать, какое снадобье придумать, чем пропитать ядовитый влажный тропический воздух, чтобы болезнь отступила. Доктора прописывали какие-то порошки, но они не приносили исцеления. Кавказ лихорадило. От горячки умирали целыми семьями, селами. Путешественникам оставалось надеяться на Бога, удачу и на самих себя.

Одна хата заражена, и, значит, болезнь распространилась по деревне, решила Анна. Но куда было деться в кромешной тьме, под проливным пождем, с тяжелым багажом и уставшими, ненакормленными лошадьми? Дотащились до другого конца Зогиши. Адам загрохотал кулаком в дверь. Показался опрятный грузин, хозяин сакли. Предложил войти. Здесь жило большое семейство – шестеро человек с детьми. Кажется, никто не болел. В сакле пахло углем, лепешкой, уютом. Грузин уступил гостям лучший, самый теплый угол с коврами, где обычно резвились дети. Англичанки расстелили бурки, сняли промокшую верхнюю одежду, обложились со всех сторон коробами и баулами с багажом, рядом устроились проводники. Съели вареные яйца и утренний хлеб, который подогрела для них безропотная жена хозяина. Выпили немного вина, купленного по дороге, и провалились в сон.

Второго августа – последний решительный рывок. По плоскогорью на юг, через реку Лехидари – к деревне Оджола. Энн радовалась. Анна спешила, настегивала кобылу, покрикивала на проводников. Вместе с ними, кажется, торопилась сама дорога – от Оджолы она вдруг стала ровной, гладкой, наезженной. «Я спросила [проводника], отчего тропы вокруг такие разбитые, а эта такая хорошая. “Mnogo navoza”, – ответил он по-русски».

И вот наконец belle Colchide, прекрасная Колхида, лазорево-изумрудные долины, кровавая река Цкалцители, Гелати и Моцамета. В шесть вечера они вернулись в Кутаис.