Джемо - [3]

Сорок дней, сорок ночей праздновали все османцы великую победу. Разослал паша всем шейхам и бекам такой приказ: «Эй, горцы! Хватит вам насильничать да разбойничать! Не будут больше богатые обижать бедных. Теперь все равны. Ослушаетесь моего приказа — вам же будет хуже. Пойду на вас войной, как на падишаха ходил, потушу ваши очаги!»

Одни беки и шейхи покорились, подарки паше послали. Другие восстали против паши. Вместе с ними и наш бек оказался.

Как услышал я это, бросился ходже руки целовать.

— Теперь, — говорю, — и я буду рабом паши. Кровь за него пролью, жизнь за него положу. Буду ему верно служить, пока не покорим всех смутьянов.

Ходжа по спине меня погладил:

— Коли так, записывайся добровольцем в войско шейха Махмуда да передай ему мое благословение.

Шейха Махмуда вся округа знала. Славный джигит, храбрый воин. Одной свиты при нем — триста конников. Пастбища у него неоглядные, стада несчитанные. Кто глянет в его черные глаза — в огонь и в воду за него пойдет, рабом его станет.

Прибыл я к шейху, руку ему поцеловал, благословение от ходжи ему передал.

— Джемо и Кеви, — говорю, — отныне рабы твои.

А шейх Махмуд про нас уже наслышан.

— Разве твоему беку неведомо, — говорит, — что раб господа не смеет перечить его воле? Что же он подымает голову против всевышнего? Кто против воли всевышнего пойдет, с пути собьется. Гази-паша[3]нечестивцев с наших земель прогнал, всем бедным свободу дал. Кто против него поднялся, тому худо придется. А ты теперь нам брат, бекова дочка нам названая сестра, берем ее к себе под защиту. Ее жизнь, ее честь пуще глаза будем оберегать.

Тяжко было расставаться с Кеви. За три года мы с ней и на миг не разлучались. Да и не осталась бы она, если бы не ребенок. В ту пору она второго ждала.

— Кеви, — говорю, — ради нашего дитяти, что появится на свет, надобно тебе здесь остаться. Ждите меня с дочкой, пока не вернусь.

Тут она пальцами себе в живот вцепилась, словно хотела вырвать из него дитя, что разлучает нас. Потом вдруг руки как плети опустила, глаза потухшие в землю уставила. Подошли к ней люди шейха Махмуда, увели в дом.

Решил шейх Махмуд удальство мое испытать да людям показать. Собрал народ и говорит мне:

— Много слышал я про тебя, Джано. Поглядим же, каков ты молодец!

Для начала потягался я силами со стрелками шейха. Вижу, все как один — знатные стрелки. Кто со ста шагов в серебряную монету попадает, кто у сигареты, воткнутой в землю стоймя, кончик сшибает, кто сосновую шишку, подброшенную вверх, насквозь пулей просаживает.

Пришел мой черед. Поставил я сзади себя ягнячью бабку. Нагнулся, просунул ружье между ног и всадил пулю прямо в серединку бабки, разлетелась она вся на мелкие кусочки.

Стали бороться. Шейх Махмуд выставил против меня своего лучшего борца — Хайдаро. Всем джигитам джигит Хайдаро: челюсти — бычьи, лапищи — медвежьи. He дает сопернику ни отдышаться, ни сил набраться, ястребом терзает жертву, пока не заклюет.

Схватились мы с ним на снегу. То он один прием применит, то я другой. Оба в поту, а перевеса ни на одной стороне нет. Он меня к земле жмет, да поди ж ты! Таких, как я, голой силой не возьмешь, только шишки себе набьешь! Народ глядит во все глаза, дух затаил!

Тут сказал свое слово шейх Махмуд:

— Хватит! Вижу я, оба вы знаете свое дело крепко. Пусть умножит всевышний вашу храбрость, закалит вашу доблесть, джигиты мои, чтобы сослужили вы Гази-паше службу богатырскую.

С этими словами поцеловал он нас обоих в лоб. И мы с Хайдаро обнялись, расцеловались.

— Теперь ты мне дороже брата родного, — говорит Хайдаро.

А я ему:

— И ты мне, клянусь, дороже жизни.

Шейх Махмуд пожаловал нам по кошелю золота.

Долго мы в ту ночь пили-ели, пировали.

Пир еще не кончился, как прискакал вестовой, пошептал шейху Махмуду что-то на ухо. Вскочил шейх на ноги.

— Джигиты мои! — кричит. — Пришел день сослужить службу Гази-паше. Нашлись негодяи, что не хотят бросать свой разбойный промысел, нашлись тупоголовые, что не признают новых законов, нашлись недоумки среди шейхов да беков, объединились и подняли бунт против Гази-паши! Один из этих поганцев, Сорик-ага, бедноты обидчик, разорил очаг брата нашего, шейха Хасана. Едем немедля на выручку к шейху Хасану!

В горах метель крутила. Выдал нам шейх Махмуд по белому кафтану и по белой папахе. Сборы были короткие, не успел я попрощаться со своей Кеви.

Задали жару мы разбойникам Сорика-аги. Разлетелись они во все стороны, как вспугнутые рябчики из гнезда.

Да дело на этом не кончилось. Ударили первые морозы, развернули свои знамена шейхи и беки уездов Драхини, Хани, Палу, Пирани, объявили себя борцами за веру[4]. От Элязиза до Диярбекира собралось у шейхов и беков войско несметное. Оружия у них и патронов — не счесть. Ты раз пальнешь, а в тебя — пять раз. Если бы не устраивали мы засады да не отбирали у них ружья, все бы в горах полегли.

Тем временем разнеслась молва, что шейхи и беки взяли Элязиз. Но вскоре наши выбили их оттуда, а потом зажали врагов в кольцо под Драхини. В боях много крови было пролито, ни одна сторона верх не взяла. Откатились в разные стороны на передышку…

Шейх Махмуд отсчитал из своих людей полсотни, дал им один пулемет, велел оставаться в деревне, дорогу на Муш перекрыть. А с остальными пошел по следу врага.