Джек на Луне - [18]

- Они все датчане, - я не заметил, как тоже перешел на русский.

Мать фыркнула, так что колыхнулось пламя свечей, торчащих из разных по высоте металлических трубок – тоже дизайн.

- Микель пускай приезжает. А этих террористов я на порог своего дома не пущу.

- Они не террористы, - глубоко дышать уже не получалось, в груди набухала горячая волна.

- Ну да, конечно, - нож матери так терзал куриную грудку, что брызги сока до меня долетали. – Только они тебя на наркотики подсадили, заставляют на учителей нападать и воровать.

- Чего?! – внезапно мне показалось, что все нереально, что я герой какого-то тупого сериала, и по роли мне полагается заржать над такой же тупой шуткой.

Себастиан среагировал на мой тон и встрепенулся:

- Джек, что происходит?

- Мать не разрешает пригласить в гости друзей, - выдавил я сквозь зубы, сверля притеснительницу обличающим взглядом.

Отчим покосился на застывшее, как маска, лицо ма и нервно промокнул салфеткой губы:

- Наверное, Катюша имела в виду, что сейчас не очень подходящее время. Я специально взял отпуск, чтобы побольше быть вместе с вами. Чтобы мы проводили время вместе – мы же теперь семья. Но когда я снова выйду на работу...

- Я имела в виду то, что имела в виду, - мама снова перешла на датский, и в голосе ее слышалась сталь. – Эти уголовники сюда не приедут. Ни сейчас, ни потом. Точка.

Я вскочил так, что стул чуть не опрокинулся, и попер к лестнице.

- Ты куда? – одернула меня мать. – Сядь сейчас же на место!

Ага, щас. Поскакал наверх через две ступеньки, влетел в свою комнату. Хлопнул дверью так, что книженция, которая на полке стояла, грохнулась на пол, раскинув крылья страниц. А, пофиг! Сунул руку назад в поисках задвижки – нету ее. Типично, мля! Вывалил внутренности рюкзака на койку, порылся в сидюках. Во! Как раз под настроение. Сунул «Линкин Парк» в вертак и врубил. Громче. Еще громче!

Я помню все, чему меня учили,

Как снисходительно говорили,

Каким я должен быть.

Я помню, слушал это снова и снова,

И притворялся клево,

Чтобы всем угодить.

А теперь я думаю –

Вот такой я и есть,

И стараюсь подогнуть правду.

Да, именно так все и начинается. И прикид у меня вдруг не тот, и друзья плохие, и сам я – вор и торчок. Может, чем тряпки и друзей менять, проще сразу нового сына завести? Тут я подумал об Ибрагиме с его дебильным "хоботом" и сюрпризом через девять месяцев. Взревел, смел все с кровати, пнул матрас от души, так что лодыжка вспомнила, что подвернута была.

Вдруг слышу – стук в дверь. Подумал, что ма, и не реагирую. Снова стучат, и голос Себастиана орет, перекрывая бас-гитару:

- Джек, открой. Надо поговорить.

- А мне не надо! – я плюхнулся на кровать и в потолок уставился, будто там решение всех проблем было большими буквами написано.

- Джек, ты ведешь себя сейчас, как ребенок, - не сдавался отчим за дверью. – Давай договоримся: ты меня впустишь, выключишь музыку, а я постараюсь уговорить маму пойти на уступки. Идет?

Я представил себе, как Себастиан будет ма уговаривать – рука, бедро, губы – и швырнул со всей дури в дверь подушкой. С той стороны пошкрябалось еще немножко, а потом стихло.

Я ждал, что вот-вот в комнату ворвется мать. Мы, как обычно, наорем друг на друга, потом она будет тихонько всхлипывать над стаканчиком с валерьянкой, а я обниму ее, попрошу прощения, и все снова будет хорошо. Может, я даже смогу ей объяснить про Мемета с Ибрагимом.

Ждал долго. Но она так и не пришла.

В ту ночь мне в первый раз приснился тот сон. Я знал, что это сон, потому что в реальности такого просто не могло быть.

Я стою в комнате, освещенной только мигающим светом большого плазменного экрана на стене. Кажется, идет вечернее шоу, но звука нет. Вообще. Будто все происходит в немом кино. С цветами тоже что-то случилось: они вылиняли до монохромной гаммы. Черный, белый. И еще красный. Много красного.

Белое тело на черном кожаном диване. Руки и ноги связаны серым скотчем. На белой спине – истекающие красным буквы. Буквы складываются в слово; красное стекается в лужицу под животом, образуя маленькое искусственное озеро в складке мягкой диванной подушки. Когда озеро переполняется, красное начинает струиться на пол.

Часть белого лица закрыта – скотч залепил рот. Но я узнаю этого человека.

Это Себастиан. Его глаза закрыты. Он кажется мертвым.

Мой взгляд скользит по стеклянному столику у дивана. Шприц. Солонка и перечница. Винная бутылка. Нож.

Нож у меня в руке!

Я с воплем подскочил на постели и выпучился в темноту. Рук было не видно, и я быстро ощупал левой правую – никакого ножа, никакой липкой корки с металлическим запахом. Минут десять сидел, слушая свое сиплое дыхание и стук крови в ушах. Мля, что это было-то?! Попытался вспомнить детали, уже ускользающие, заменяющиеся объяснениями, которые услужливо подкидывал рассудок. Ты просто взъелся на отчима. Захотелось дать ему в табло, да кишка тонка оказалась, вот и снится всякое.

А слово? Зачем резать слово у него на спине, резать по живому? Если бы вспомнить, какое. Может, оно значит что-то важное? И тут в памяти всплыло со всеми физиологическими подробностями: SNAVS. Грязь? Какого хрена?! Это же полная факинг хреномать, как сказал бы Мемет. Еще бы он сказал: тебе снова пора к психологу, бро. Он тебе точно объяснит, что значат нож в руке и голая задница отчима в одном флаконе. Валлах!