Джек-Брильянт: Печальная история гангстера - [15]

Мы с Джеком стояли на лужайке и любовались ухоженным садом. Семейное счастье. Назад к земле. Сельский сквайр. У меня сложилось о Джеке совсем другое мнение, однако сейчас, когда Брильянт стоял здесь, рядом со мной, нельзя было не признать, что он вполне «вошел в образ».

— Хорошо живешь, — сказал я, зная, что это будет ему приятно.

— Стараемся…

— … И получается неплохо.

— Это все ерунда, Маркус. Ерунда. Дай мне год, может даже, полгода — и ты увидишь такое…

— То есть не дом, а дворец, ты это хочешь сказать?

— Тут все изменится: и дом, и земля, да и весь этот чертов округ…

Он подмигнул и продолжал:

— Это ведь отличное место, Маркус, туристов здесь видимо-невидимо. Знаешь, сколько питейных заведений только в этом округе? Двести тридцать. А отелей? Я и сам не знаю — только еще навожу справки. И в каждой дыре, ты только представь, можно торговать пивом. Можно и нужно.

— А чем торгуют сейчас?

— Какая тебе разница?

— Что значит «какая разница»?! Это же конкуренция.

— Мы этот вопрос решим, — заверил меня Джек. — А пока пойдем выпьем шампанского.

Пуля (она вернулась с нами из леса) занялась тем временем кротом, который, потеряв бдительность, выглянул было из своей норки. Кошка схватила беднягу, отнесла его к заднему крыльцу и принялась играть с ним, расположившись рядом с трупом белки, которая то ли скончалась от ран, то ли была добита Пулей, когда та решила нас сопровождать. С кротом Пуля играла точно так же: сначала давала ему немного отбежать, а потом, одним прыжком, настигала…

Не успели мы войти в дом, как Алиса позвала Джека:

— Подойди на минутку.

Она была на веранде, Бычок и Фогарти по-прежнему сидели на диване. Сидели неподвижно, молча, пряча почему-то глаза.

Алиса открыла клетку с канарейками и спросила у Джека:

— И кого же из них ты назвал Мэрион?

Джек быстро повернулся к Фогарти и Бычку.

— Можешь на них не смотреть, они не проговорились, — сказала Алиса. — Просто я слышала их разговор. Ту, у которой черное пятно на голове, да?

Джек ничего не ответил, даже не пошевелился. Алиса схватила канарейку с черным пятном и стиснула ее в кулаке.

— Черное пятно — это ее черные волосы, так надо понимать? Думал, я не догадаюсь?!

Джек промолчал и на этот раз, и тогда Алиса свернула птице шею и швырнула ее обратно в клетку.

— Вот как я тебя люблю, — сказала она, направляясь в гостиную, но Джек поймал ее за руку, притянул к себе и, схватив свободной рукой вторую канарейку и раздавив ее в кулаке, сунул трепещущее, окровавленное тельце жене за вырез.

— И я тебя тоже, — сказал он.

Проблема — по крайней мере, на уровне канареек — была решена.

В ту же секунду мы покинули дом. «Поехали, Маркус!» — бросил Джек через плечо и сбежал по ступенькам. Фогарти покорно, точно кошка Пуля, последовал за хозяином.

— Хейнс-Фоллс, — бросил Джек срывающимся от гнева голосом.

— Мы не знали, что она подслушивает, а то бы… — проговорил Фогарти, наклоняясь к Джеку.

— Заткни свою вонючую пасть.

Несколько миль мы проехали молча, а затем Джек, словно желая показать, что тема канареек исчерпана, сказал, обращаясь ко мне:

— Я еду в Европу. Бывал в Европе?

— Был — но с экспедиционным корпусом. Штабистов возили в Париж на экскурсию. Я был штабным юристом.

— В Париже я тоже был. В самоволку ради этого ходил.

— И правильно.

— Меня сцапали и отправили обратно в Штаты. Но это все было давно. А я имею в виду недавно. Ты недавно в Европе был?

— Нет, только тогда. Первый и единственный раз.

— Потрясное место эта Европа. Потрясное. Дай мне волю, я бы туда каждый год ездил. Мне нравится Гейдельберг. Если поедешь в Гейдельберг, обязательно пообедай в замке. И Лондон мне тоже нравится. Культурный город. Чувствуется класс. Хочешь поехать со мной в Европу, Маркус?

— Я? В Европу? Когда? На сколько?

— Не все ли тебе равно, черт возьми? Вопросы задаешь какие-то несерьезные! Когда захотим — поедем. Когда захотим — вернемся. Я буду немного бизнесом заниматься, развлекаться будем. Париж создан для развлечений. Создан, понимаешь?

— А как же здешние дела? Все эти отели? Питейные заведения?

— Ничего, этим займутся другие. А потом, думаешь, мы надолго поедем? Каждому человеку, черт возьми, необходима смена впечатлений. Мы же быстро стареем. Взять меня: я чувствую себя стариком, старой развалиной, умереть могу в любой момент. Я и так уже дважды чуть не умер — на волоске от смерти был. Вот я и говорю: чертовски глупо умирать, когда столько других дел есть. Господи, я ведь это давно знаю, еще в Париже узнал от старухи алжирки, горничной. Пальцы у нее от возраста скрючились, спина колесом, каждый шаг — как нож острый. Другая бы от такой боли криком кричала — а эта нет, крутая подруга. Наверно, в молодости шлюхой была… Так вот, мы с Алкашом Диганом, он из Кливленда, отправились в самоволку в Париж — не ждать же, когда нас в этом вонючем окопе пристрелят, и каждое утро беседовали с этой грымзой — она немного знала по-английски. Ходила она в махровом халате — может, у нее и платья-то не было, — с тряпкой какой-то на голове и в шлепанцах — в туфлях бы она и шагу не сделала. Мы оба, и я, и Алкаш, каждый день ей на чай давали, щедро давали, и она нам за это улыбалась, а однажды остановила меня в коридоре и спрашивает: «Мсье, вы развлекаетесь в Париже?» — «Развлекаюсь, — отвечаю. — Очень даже». — «Обязательно, мсье, — говорит. — Это совершенно необходимо». Сказала и серьезно так посмотрела, точно учитель на ученика. Посмотрела и улыбнулась. И я понял, что она хотела сказать: «Да, приятель, сейчас-то я от боли шагу ступить не могу, но когда-то, давным-давно, я свое взяла и до сих пор помню это, хорошо помню».