Дзэн и голодные птицы - [13]
Когда человек достигает состояния, в котором рациональное понимание больше ничем не может ему помочь, это не трагедия, а напоминание о том, что нужно прекратить думать и начать видеть. Ничего не нужно объяснять — достаточно лишь проснуться.
— Я нахожусь подле вас уже давно, — сказал ученик мастеру, — но все же я не понимаю вас. Почему это так?
— Там, где ты не понимаешь, есть место для понимания, — ответил мастер.
— Как понимание возможно там, где оно невозможно?
— Корова родила слонёнка; облака пыли поднимаются над океаном. [10]
Выражаясь на более техническом языке и поэтому более понятно для нас, Судзуки говорит: «Праджня есть чистое действие, чистое переживание... Она обладает явно выраженной трансцендентной составляющей... но она не рациональна... Для нее характерна непосредственность... Ее следует отождествить с обычной интуицией... но, в случае праджни, интуиция не имеет объекта... Ее объект не является концепцией, полученной в ходе последовательного логического анализа; она — не это и не то; она не пытается соотнести себя с тем или иным объектом». [11] Поэтому, делает вывод доктор Судзуки, праджня-интуиция отлична от «той интуиции, которая обычно проявляется у нас в ходе религиозных и философских дискуссий». Ведь объектом философской интуиции есть Бог или Абсолют, а «проблеск такой интуиции считается полным, когда имеет место отождествление субъекта и объекта». [12]
Здесь не место обсуждать этот очень интересный и сложный вопрос. Давайте отметим только, что ни в коей мере не очевидно, что религиозная и мистическая интуиция всегда видит Бога «своим объектом». Так, Судзуки подтверждает это мнение тем, что мистические интуиции Экхарта также есть праджня.
Оставляя в стороне окончательное решение этого вопроса, давайте скажем лишь, что ошибается тот, кто пытается философски или как-то по-другому истолковать дзэнские высказывания наподобие тех, которые мы цитировали выше. Он совершенно не понимает дзэн, если пытается сказать, что, в ответ на вопрос об Абсолюте, Бай-чжан указал на падающий снег, имея в виду, что падающий снег можно отождествить с Абсолютом, — другими словами, имея в виду, что интуиция в данном случае является мыслью о том, что Абсолют есть нечто, в частности падающий снег. Если мы считаем, что дзэн «исповедует пантеизм», мы подразумеваем, что он пытается что-то объяснить. Но повторимся: дзэн ничего не объясняет. Он просто указывает. Указывает на что? Не на Абсолютный Объект, а на Абсолютное Видение.
Хотя все это может казаться очень далеким от христианства, в котором, определенно, есть место «благой вести», нам известна важность непосредственного переживания в Библии. Все, что мы знаем в религиозной сфере, и особенно в отношении Бога, истинно в той мере, в которой оно подразумевает непосредственное переживание. Мы знакомы с библейским представлением о познании как о постижении в акте любви. Здесь не место искать аналогии дзэнскому опыту в переживаниях ветхозаветных пророков. Очевидно, что эти переживания столь же конкретны и экзистенциальны, сколь и дзэнские истории. Мы не можем также не упомянуть о важности непосредственного переживания в Новом Завете. Конечно, его нужно прежде всего искать в откровении Святого Духа, в тайном Даре, в котором Бог достигает единения с верующим, чтобы любить и познавать Себя через верующего.
В первых двух главах 1-го Послания Коринфянам св. Павел различает два типа мудрости: один из них есть знание слов и утверждений (это рациональная, диалектическая мудрость), а другой — связанный с парадоксами и переживаниями — выходит за пределы мыслящего рассудка. Чтобы достичь этой духовной мудрости, человек должен прежде всего освободиться от рабской зависимости от «премудрости слова» (1 Кор. 1, 17). Это освобождение достигается через «слово о Кресте», которое не имеет смысла для тех, кто привязан к привычному образу мыслей, и является средством, с помощью которого Бог «погубляет мудрость мудрецов» (1 Кор. 1, 18–23). Фактически, слово о Кресте приводит в замешательство как греков с их философией, так и евреев с их знанием Закона. Но когда человек освобождается от вербальных формул и концептуальных структур, Крест становится для него источником «силы». Эта сила исходит из «немудрости Божией» и использует «немудрые средства» (апостолов) (1 Кор. 1, 27 и далее). С другой стороны, тот, кто может принять эту парадоксальную «немудрость», обнаруживает тайную силу, которая есть сила пребывающего в нем Христа, сила всецело новой жизни (1 Кор. 2, 1–4; ср. Еф. 1, 18–23 и Гал. 6,14–16).
Здесь важно помнить, что для христианина «слово о Кресте» — это не теория, а откровенное экзистенциальное переживание единения с Христом в Его смерти, чтобы тем самым разделить с Ним Его вознесение. Сполна услышать или «получить» «слово о Кресте» означает намного больше, чем просто согласиться с догмой, что Христос умер за наши грехи. Смысл слова о Кресте в «сораспятии Христу», в отказе от эго как от мотивирующей силы наших глубочайших действий, источником которых теперь становится Христос внутри нас. «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 19–20; см. также Ром. 8, 5–17). Принять слово о Кресте означает подвергнуться полному самоопустошению
