Dyxless. Повесть о ненастоящем человеке - [9]

— А я что могу? Без разнарядки не положено! Присылай разнарядку, тогда хоть всю тайгу вырубай. А без разнарядки не могу. Не положено.

— Да… ну будем ждать назначения в Главке. Устав есть устав. Ты-то как сам, дети, жена?

— Да путем, путем. Не болеем. Ты себя тож береги. Не мерзнешь? Теплое белье есть?

— Да нет вроде. У нас же штаб в бывшем музее расквартирован, ну был, может, когда? На площади такой здоровой.

— Ага. Там посередь ее еще колонна какая-то?

— Так точно. Ну вот сидим тут, топим пока. Картинными рамами да мебелью всякой старой. Тут ее как вшей. Мебели этой. До весны продержимся. А там, может, Главк чего решит.

— Ну бывай, Петрович. Звони, если чего.

— Есть. Давай.

И пока мы прожигаем жизнь на клубных ристалищах, эти самые Петровичи, деловито и целенаправленно, как короеды, подтачивают деревья нашего бизнеса. И полная катастрофа состоит в том, что они даже успевают растить себе смену из таких вот Саш и Володь, работающих пока офис-менеджерами. В один прекрасный день, когда они окрепнут, все мы рискуем прийти на работу и получить двадцать пять лет лагерей по «суду тройки» (завхоз, администратор и офис-менеджер) за утерю двух ручек и одного маркера.

Пока я размазываю свои мысли между хозушником, руководителем департамента и оставшимися до конца рабочего дня часами, звонит внутренняя линия и секретарша САМОГО голосом каменного Сфинкса говорит мне:

— Пройдите, пожалуйста, к Алексею Андреевичу, — причем имя и отчество она выдыхает практически с дочерней нежностью.

Я надеваю пиджак, поправляю галстук, беру ручку и блокнот (на случай если вдруг услышу гениальный способ добычи философского камня или решения теоремы Ферма) и направляюсь к САМОМУ.

Алексей Андреевич Кондратов явно чувствует себя еще хуже, чем я. Похмелье и (что еще страшнее в его возрасте) недосып написаны на его лице всеми красками медицинской палитры. Он воистину подобен радуге. Лицо его за те несколько секунд, что я стою в кабинете, поменяло цвет от бледно-лилового до серо-голубого. Первое, что мне хочется сказать ему, это: «Что же вы водку-то так жрете? Вам не семнадцать лет, да и не двадцать семь давно».

Я здороваюсь, осведомляюсь о цели моего вызова и получаю кивок в сторону левого угла кабинета, где на стуле, как на жердочке, примостился заместитель финансового директора филиала, омерзительный, тощий француз Алан Гарридо. Я давно уже намекал Кондратову, что все проблемы и проверки, все то дерьмо, которое регулярно валится на наши головы из Парижа, — плод наушничества мсье Гарридо. Но, судя по всему, этот жулик так втерся в доверие к головному офису (по зову родной крови, так сказать), что выкурить его пока не представляется возможным. Мы с Гарридо уже три года живем в режиме «фронт без линии фронта», всячески пакостим друг другу, тратим время на подставы и ругань, вместо того чтобы заниматься делом. Началась эта война с того, что я жестко выступил против его инициативы урезать бюджет сейлс-струкгур в пользу общего бюджета продвижения компании и отдать всю рекламную и промоактивность филиалу французского агентства, директором коего работал лучший кореш Гарридо. Уж представляю, какие акции они бы намутили с нашим бюджетом и куда что продвинули. С тех пор наша война то затухает, то разгорается вновь, поскольку этот урод не оставляет надежду влепить мне между глаз в отместку за тот инцидент.

— Вот полюбуйся, что наш отдел маркетинга выдумал, — говорит Кондратов.

Гарридо передает мне эскиз рекламного плаката консервированной кукурузы. На нем изображен настоящий мачо с волевым небритым лицом, сидящий за столом и готовящийся нырнуть лицом в горку кукурузы, лежащую на стеклянном столе. Рядом с горкой разбросаны монеты и банкноты. Поверх всего слоган: «Сладкая кукуруза “Тандюэль” — ИСТИННОЕ ЗОЛОТО».

— Ну и что? — спрашиваю я. — Была задача создания рекламных образов для региональных промоушенов, с идеей продукта для настоящих мужчин. Или чего-то подобного. В установке из головного офиса все подробно написано. Вот они и создали. А в чем проблема?

— А у Алена другое мнение на сей счет, — говорит Кондратов.

— Да. Я хотель говорьить на то, што этот имажь вьесьма провакасьон.

— Это чего же там такого провакасьон? — начинаю заводиться я. Краем глаза я вижу, что Кондратов очень хочет спрятаться под собственный стол и поспать там, чтобы не глядеть своими светлыми очами, как два корпоративных пса будут рвать друг друга.

— Этот имажь похожь на гангста-фильм «Scar Faced» с Аль Пачино, ву компроне? — продолжает Ален на англо-русско-французском диалекте. — Этот гора корн луке лайк а, — он делает паузу, — драг, ю си? Нашь консьюмер не есть гангста. И это очень демеджь имажь брэнда и можеть вызывать у консьюмер нехо-рошьий филинг. Окей? И у нас есть проблем, который нада решить. Вот что я хотель говорить.

И это уже за гранью. Даже такой испорченный персонаж, как я, не смог бы додуматься сравнить кукурузу и наркотик. Причем этот придурок Гарридо даже не в силах произнести слово «кокаин» вслух. Хотя сам, я уверен, торчит вместе со своими дружками, французскими шеф-поварами и рекламистами. Кондратов смущенно отводит лицо в сторону, тогда как сам Гарридо делает печальную гримасу, и в кабинете повисает, как написал бы сценарист, «вязкая атмосфера сожаления». Обоим очень неудобно, что я «смог пропустить такое безобразие», и обоим очень трудно говорить в нашем респектабельном офисе об ЭТОЙ проблеме. И все мы заботимся о своем целомудрии в глазах потребителя и не хотим никого провоцировать, так как занимаемся «бизнесом, связанным со здоровьем» (консерванты, генная инженерия и т. д.). И оба, Гарридо и Кондратов, исполняют сейчас свой гражданский долг: борются с пороком, как все нормальные люди без вредных привычек. Хотя Кондратов, практически законченный алкоголик, поедет сегодня, как истинный муж и отец двоих детей, к проституткам, а Гарридо ждут нормальные коллеги из французского клуба. С пухлыми губами, крепким мужским рукопожатием и карточкой закрытого Э&М-салона в кошельке.