Дюжина черных роз - [14]

Он скривился, когда ревматизм стрельнул острой болью в правое колено. Спать на груде рогож в неотапливаемом помещении с протекающей крышей — не лучшее в его состоянии, но у него не было большого выбора жилья — да и желания выбирать. Ковыляя по проходу, он поглядел на ряд тяжелых деревянных скамей, поваленных как костяшки домино, и напомнил себе, что надо бы их поставить, а молитвенники, разбросанные по всему полу, собрать, отряхнуть пыль и положить на место. То, что храм Сент-Эверхильд оставлен Церковью, еще не значит, что он забыт Богом.

Когда отец Эймон дошел до лестницы, ведущей на колокольню, крик стал громче. Кажется, он доносился со стороны Черной Ложи. Отец Эймон застыл в нерешительности, потом стал подниматься по скрипучим деревянным ступеням. Идя вверх по узкому и пыльному колодцу винтовой лестницы, он знал, что не в силах изменить исход чего бы то ни было, что происходит внизу. Может быть, это и была его кара — видеть ужас на ужасе и оставаться бездеятельным. Когда-то, давным-давно, он поддался наущению Сатаны — думать, что действует как орудие Господа. Из-за своей греховной гордыни сейчас он годился лишь на служение у алтаря церкви Сент-Эверхильд.

С усилием выдохнув, он открыл люк звонницы. Эти восхождения на колокольню были ближе всего за последние десять лет к выходу наружу после заката. Колоколов, которые когда-то висели на звоннице, не было уже тогда, когда он здесь появился, но, судя по толщине сгнивших веревок и размеру одного оставшегося языка, были они внушительными. На колокольне было четыре больших и узких окна, выходящих на стороны света, открывающих ничем не заслоненный вид на Город Мертвых. Отсюда смотрел отец Эймон на жизнь своего «прихода».

С востока текла река, темно поблескивая, как священное вино в отраженном свете города. К северу располагалась территория «звездников». К югу — Улица-Без-Названия, неофициальная нейтральная зона округи, где теснились несколько еще оставшихся здесь лавок. А к западу, почти прямо через улицу от Сент-Эверхильда, стояла Черная Ложа.

Отец Эймон не знал, что здесь появилось раньше — храм или масонская ложа. Оба здания были очень старые. Быть может, Святой Надзор был избран воздвигнуть церковь Сент-Эверхильда как вызов антипапскому порождению франкмасонов. А может быть, масоны построили свою ложу как оскорбление Папе. Только одна личность в Городе Мертвых знала это точно — Синьджон, но его отец Эймон не собирался спрашивать.

Священник посмотрел на улицу и увидел источник криков. В свете луны поблескивал серебряный оскал мертвой головы на куртке «черной ложки» — владелец куртки держал пистолет у головы вопящей женщины. Это была либо проститутка, либо злополучная туристка, по ошибке забредшая сюда, потому что среди граждан Мертвого Города не было такого дурака, чтобы вылезать после заката из относительной безопасности своей норы.

Что-то отвлекло внимание отца Эймона от сцены грядущего изнасилования — какое-то движение в переулке напротив. Раздался звук, будто захлопнули книгу, и «черная ложка» дернулся и выпрямился, как если бы внезапно растянул мышцу на спине и пытался ее успокоить. Он бросил пистолет, забыв о своей жертве, стараясь засунуть руку за спину и вытащить из спины арбалетный болт, потом свалился с придушенным бульканьем. Женщина уставилась на своего насильника, потом посмотрела туда, откуда прилетела стрела. Не успела она поблагодарить своего спасителя, как раздался тот же щелчок, и второй болт вонзился ей в горло, приколов к стене, как бабочку.

Отец Эймон не видел, кто стрелял, но насмешливый хохот убийцы заполнил ночной воздух, и отец Эймон затрясся, как мокрая собака. Он перекрестился и пробормотал молитву об умерших. Потом поспешил вниз, в относительный уют церкви. Ему не хотелось думать о том, что он только что видел, но не удавалось избавиться от мысли, что это было начало чего-то страшного даже по меркам Мертвого Города. То, что подручная Эшера осмелилась убить одного из людей Синьджона прямо возле дверей церкви, было плохо.

Нога разболелась так, что в глазах темнело. Потянувшись за кафедру, он достал квартовую бутылку бурбона с желтой этикеткой. Проклиная собственную слабость, отец Эймон сделал приличный глоток. Выпивка обожгла изнутри почти так же жарко, как стыд.

Первый глоток за ночь — всегда самый стыдный. А потом они становились мягче и легче, как и воспоминания, как и боль. Отец Эймон устроился на единственной скамье, которую он удосужился поднять за десять лет, прошедших с его прибытия в церковь, изогнул больную ногу так, чтобы ее поддерживала скамья. Дешевое виски притупляло чувства, и отец Эймон подумал, что надо будет поставить и остальные скамьи.

Прямо завтра.

* * *

Райан очень старался вести себя тихо. Клауди велел ему не беспокоить чужую даму, пока она спит. Хотя чего там ее беспокоить — она же мертвая.

Ну, может, не совсем мертвая. Как та крыса, которую он как-то нашел в переулке. Эта чужая дама — та, что помогла ему и Клауди, — она из Своих. Вроде Своих. Клауди ему сказал днем, когда Райан проснулся, что она другой породы, не той, что вампиры в Мертвом Городе. Что это значит, Райан толком не понял, но раз Клауди так говорит, значит, так и есть. Насколько мог судить Райан, Клауди знал все. Иногда он думал, был ли его настоящий отец такой же умный и хороший, как Клауди, но почему-то ему казалось, что нет, иначе мама разрешила бы ему с ними остаться.