Дьюри - [2]

Голос Элизиена понизился до шепота, и мне стало не по себе. Но останавливать его мне не хотелось…

— Шишилла живет под старыми корягами у дорог, троп. Он ждет тебя долго, замерзая там в темноте своей норы. Он издалека услышит тебя, и пойдет, потянется навстречу… Помню, я был совсем молодой, глупый… Лето стояло жаркое, а мне холодно… Я костер запалил, а все равно мерзну. Не просто мерзну, двигаться не могу, чувствую, конец приходит, а дров я все подбрасывал и подбрасывал, и вдруг — отпустило. Потом знающие сказали — видно с дровами в костер синий мох попал, его запах отогнал шишиллу… А ты говоришь, воняет! Тут… — дьюри похлопал нежно по табакерочке на груди, — у меня все: и синий мох, и сныть, и потрошки бородатой жабы, рога дохлой улитки…

— Фу-у-у, Элизиен!!! Лучше бы я не знала, что у тебя там! — зажмурилась я, представив, что вот уже месяц дышу вялеными потрошками дохлой жабы, и такое омерзение передернуло меня, что я даже глянула на Элизиена — не обиделся бы…

Но нет, дьюри сидел на земляном, ровном полу как ни в чем ни бывало, скрестив ноги, и вороша красные угли в очаге, переворачивая большие, белые луковицы, которые после того, как их испечешь, на вкус сладкие и сочные.

На улице давно стемнело. В узкие окна, распахнутые на обе створки, смотрела недавно взошедшая луна, и я в который раз себя спрашивала, почему здесь, под моим прудом, в чужом небе она тоже есть?

Когда Элизиен меня притащил вымокшую и полуживую сюда, к себе домой, мне показалось, что мы очень долго пробирались через непроходимый лес, которому не будет никогда конца. Дом его оказался обычной землянкой, очаг был выложен прямо в полу, и, когда затрещал огонь, наполняя дымом небольшое помещение, дьюри посмотрел на огонь и сказал:

— Дыму — дымово… Ступай на волю…

Пламя вдруг выровнялось, и дым потек вверх, уходя в отверстие в крыше. Я смотрела на это дикими глазами. Зачем ему я — полумертвая от страха, посиневшая утопленница? Наглотавшись вонючей воды из пруда, проболтавшись вниз головой, пока дьюри меня тащил по лесу, я тогда чувствовала себя отвратительно. И когда послышалось быстрое шлеп-шлеп-шлеп по полу, я перепугалась окончательно…

Тогда я впервые увидела Мильку. Милиена… Мальчишка выбежал навстречу Элизиену, шлепая маленькими босыми ножками, выбравшись из подпола, где он, похоже, прятался, и обхватил его за колени. Дьюри беззвучно рассмеялся и взял малыша на руки. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Милиен…

Так и началось мое знакомство с дьюри — со знакомства с маленьким Милькой. Только после того, как я кивнула головой и улыбнулась, Элизиен назвал себя:

— Элизиен…

Маленький и большой дьюри были не похожи друг на друга. У малыша были прямые, черные как смоль волосы, падавшие ему на плечи, смуглая кожа, пристальный серьезный взгляд удивительных светло-серых глаз и очаровательная грация как у игручего котенка. У Элизиена же черные, с проседью волосы, обрезанные грубо до плеч, были стянуты полоской кожи и все равно топорщились в разные стороны. Ходил он совершенно бесшумно, в его взгляде, движениях, таились угроза и настороженность. Он, словно опасаясь чего-то мне неизвестного, иногда вдруг бросал свой застывший взгляд вокруг, поверх моей головы… или выходил на улицу и вновь вскоре возвращался…

Вот и сейчас, оборвав себя на полуслове, он вдруг замолчал. Прислушавшись к чему-то, он встал и, кинув быстрый взгляд в сторону Милиена, спавшего в гамаке, подвешенном к потолку, в углу комнаты, бесшумно подошел к двери.

Безотчетный страх заставил меня встать вслед за дьюри, но он, быстро вернулся и, улыбнувшись, сказал:

— Показалось… Пора спать…

Поскольку гамаков было только два, то с того дня, как в доме появилась я, Элизиен спал на полу, растянувшись во весь свой немалый рост на волчьих шкурах.

Засыпал он почти сразу, я же еще подолгу ворочаюсь. В этой оглушительной тишине каждый треск, шорох гонит сон прочь. Смутные ночные тени мечутся на стенах… ухает филин… и сверчки… Десятки, сотни сверчков оглушительно пилят своими скрипицами… пилят и пилят… Все мозги пропилили. Их много, они окружают меня, вокруг одни сверчки, скрип их челюстей слышен уже совсем близко…

2

Я проснулась. Кромешная тьма в доме, и скрип… Жуткий скрип… Что так скрипит? Где Элизиен? Вдруг от окна метнулась тень, стало светлее. И тишина.

Заплакал Милиен.

Выбравшись из своего гамака, я подошла к малышу и взяла его на руки. Уткнувшись мне в шею, Милька быстро затих. Оказавшись рядом с очагом, я поняла, что скрипела, раскачиваясь из стороны в сторону, миска с благовониями, которая, еще раз качнувшись, остановилась. Глаза мои, привыкшие к темноте, еле разгоняемой луной, лихорадочно искали и не находили в доме Элизиена. В приоткрытую дверь потянуло сквозняком… На холодном земляном полу ноги быстро замерзали. Толкнув дверь, я почувствовала, что что-то держит ее с той стороны.

Малыш сладко засопел под ухом, и я, положив его в гамак, укутав одеяльцем из звериных шкурок, вновь вернулась к двери.

Прислушавшись к тишине леса, я еще раз осторожно толкнула дверь и замерла… За ней кто-то зашевелился. Послышался глухой стон, шорох… Не зная чего ожидать, я стояла, прижав к себе топорик Элизиена на длинном древке, который прихватила впопыхах для защиты. Но за дверью все стихло.